Кроме шуток

Той ночью она свернулась калачиком в кресле и читала, пока мать и Уайетт не легли спать, потом достала телефон и с удивлением и радостью обнаружила сообщение от Кэйлы.

готова к учебе?

Чарли оглядела пустую гостиную.

вообще да лол. как дела дома?

норм. мама капец скучная.

моя тоже, – написала Чарли. – а ее бойфренд еще хуже.

лучше не будем.

короче… просто я хотела сказать, что правда сожалею обо всей этой истории с Остином. мне стыдно.

ты ни при чем. и по‐любому он извинился.

хорошо

даже разрешил мне дать ему пощечину в тиктоке лол

это успех?

есть над чем работать, – сказала Кэйла.

Впервые дни после смерти матери Фебруари чувствовала себя настолько глухой, как никогда в жизни, – ее окружала плотная и вязкая оболочка горя, сквозь которую не проникал внешний мир. Даже Мэл, которая заказывала цветы, договаривалась с похоронным бюро, общалась со священником и стояла рядом с ней на похоронах, не могла проткнуть эту оболочку.

Когда умер отец, Фебруари горевала, чувствовала усталость и злость и плакала до полного опустошения. По мере того как состояние матери ухудшалось, она иногда пыталась уцепиться за воспоминания об этом горе, готовясь к его неизбежному повторению. Но, как оказалось, душевная боль, которую Фебруари пережила из‐за потери отца, не дала ей никаких защитных механизмов, чтобы справиться с новой потерей. Остаться без матери – это совсем не то же самое, что остаться без отца. Это было нечто глубинное, сравнимое разве что с невозможностью найти на небе Полярную звезду, архетип человеческого страдания. И вот, пожимая руки друзьям и коллегам родителей, а также родственникам из Джорджии, она задавалась вопросом, существует ли, образно говоря, возрастная граница, за которой уже нельзя называться сиротой. Конечно, чувство одиночества, которое испытываешь, когда из всей семьи остаешься только ты, не знает никаких границ.

Похороны были самой легкой частью: траурный ритуал со всеми его атрибутами позволял отвлечься. Куда труднее было вернуться домой и проживать один за другим мрачные зимние дни, которые становились все темнее и темнее.

Их дом ломился от всевозможных блюд из индейки – запеканки, начинки для сэндвичей, супы, которые друзья и соседи делали из того, что осталось после Дня благодарения. От этого запаха Фебруари тошнило, хотя пироги она съела. Она пыталась работать и читать, включала фильмы из списка отложенных, которые они с Мэл давно хотели посмотреть, но никак не могла сосредоточиться. Так что она несколько дней подряд пролежала на диване, просматривая все сезоны “Большого брата” и изредка прерываясь на “Американского воина-ниндзя”, еду клала на бумажные тарелки, а потом выбрасывала все нетронутым.

Мэл заботилась о ней и помогала, но не могла заполнить пустоту, оставшуюся после смерти матери. Поначалу Фебруари это не беспокоило. Как могла жена дать ей то же самое, что давала мама? Да и хотела бы она этого вообще? Радости детства казались диаметрально противоположными всему, что связано с романтическими отношениями. А потом в дверях ее дома появилась Ванда с ростбифом.

Я подумала, тебя уже тошнит от индейки, – сказала она как ни в чем не бывало, пользуясь свободной рукой.

Фебруари слегка улыбнулась: непринужденность и чувство юмора Ванды оставались неизменными в любой ситуации. Но когда Ванда передала ей блюдо и вошла, Фебруари ощутила нечто иное, чем то, что чувствуют к другу или к давнишней любви: она как будто наконец вернулась к самой себе, обрела минутный покой. Своими жестами, которые походили на жесты матери Фебруари, пусть и были немного резче, Ванда приподняла завесу ее тоски. Тогда Фебруари поняла, что все будет в порядке.

Но осознание того, что туман рассеяла именно Ванда, встревожило ее. Почему же это была не Мэл? И насколько сильно взбесится Мэл, если, придя с работы, обнаружит дома Ванду?

Предлагая гостье кофе, Фебруари посмотрела на часы. Ей нужен небольшой запас времени, учитывая, что прощание у глухих традиционно длится не менее получаса. Но Ванда по‐прежнему не обращала внимания на беспокойство Фебруари или, по крайней мере, делала вид, что не обращает, прихлебывая кофе и рассказывая, как ужин в честь Дня благодарения с родственниками ее мужа закончился стычкой на политические темы, в результате которой ее деверь опрокинул соусницу. И вот это случилось опять – на мгновение история Ванды, мир, который она так живо создала перед собой, отвлек Фебруари от ее горя, и она рассмеялась.

Как дела в школе? – робко спросила Фебруари.

Последние несколько дней она очень мало думала о Ривер-Вэлли, и теперь ей было стыдно, что она бросила своих учеников как в реальности, так и в мыслях.