И кроме того, Чарли нравился секс. А почему бы и нет? Каждую неделю она заставляла свое тело выполнять бесчисленные неприятные задачи: рано просыпаться, слушать и читать по губам, выполнять круговые тренировки на уроках физкультуры, пользоваться зубной нитью. Разве она не может себе позволить заняться чем‐нибудь приятным, не испытывая навязанного ей чувства стыда? Мальчики ее возраста говорили только о сексе, и за это их никто никогда не упрекал. Поэтому, когда Остин спросил, не хочет ли она зайти посмотреть его комнату, Чарли согласилась.
На улице было холодно и ясно, хотя солнце проходило по небу заметно ниже, чем в то же время еще вчера, и все близилось к солнцестоянию. Они почти не разговаривали, когда он вел ее по дорожке, но это была уютная тишина, и вот наконец он остановился в нескольких футах от входа.
Он огляделся, взял ее за руку и повел за здание. Там была живая изгородь, и им пришлось боком протискиваться в зазор между кустами и стеной.
Чарли видела, как он выскользнул с противоположной стороны и побежал обратно тем же путем, которым они пришли. Холод, исходивший от здания, просачивался сквозь куртку, и она попыталась отодвинуться, чтобы не касаться камня.
Как раз в тот момент, когда Чарли уже вообразила, что ее бросили, она увидела протянувшуюся к изгороди ладонь. Она подобралась ближе и обнаружила Остина, стоящего у открытого окна со снятой сеткой. Он схватил ее за руки и втащил внутрь.
Его комната выглядела так же, как ее и Кэйлы, только в зеркальном отражении. На стене в изножье кровати Остина висел такой же телевизор с выпуклой камерой наверху, только с ним было что‐то не так; он мигал слепящими вспышками. Чарли отшатнулась, но Остин только вздохнул и направил пульт на экран, чтобы погасить свет.
Она указала на экран.
Боже, какая же она идиотка. А она все думала, почему Кэйла и ее подруги всегда смотрят сериалы только на своих ноутбуках.
Чарли смущенно рассмеялась и представила себя в детстве с таким телефоном и со знанием языка, на котором по нему можно говорить. Сейчас переписываться стало легко, но так было не всегда. До того как она научилась читать и писать, до того как у детей появились собственные мобильные, она не могла разговаривать с теми, чьих лиц не видела. Она вообразила себя десятилетней – все той же неуклюжей девочкой с непослушными волосами, но уверенной в себе, как Остин, может быть, даже общительной. Она звонила бы папе, чтобы напомнить ему не опаздывать на ужин, или одноклассникам, чтобы пригласить их поиграть. Одноклассники стали бы друзьями, а возможно, кто‐то из них даже превратился бы в то мифическое существо, которое она видела только издалека или по телевизору: в лучшую подругу, в ту, кто звонил бы ей первой.