Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы

Но благожелательное отношение длилось недолго. Старые антирусские предрассудки, напряженные переговоры с советским правительством о выполнении условий мирного договора, память о том, что кронштадтцы были в прошлом опорой большевиков, и опасения, не являются ли многие из прибывших большевиками, что, казалось бы, подтверждалось первыми попытками побега в Россию, привели к резкому изменению отношения к беженцам. Финская газета писала: «…не следует забывать, что интернированные русские являются очень беспокойным элементом – это правоверные большевики, недовольные некоторыми мероприятиями советской власти. Беженцы, конечно, мало склонны начать какую-нибудь регулярную работу – они еще не отвыкли от политиканства и их трудно приучить к постоянным занятиям. Факт бегства из концентрационных лагерей „Ино“ и „Тууккала“ показывает, что матросы соскучились в заключении. Беженцы, видимо, не представляют себе, что оказанное гостеприимство налагает на них обязанность строго соблюдать предписания властей. Нам кажется неосновательным ставить препятствия тем из кронштадтских революционеров, которые пожелали бы вернуться в Совдепию. Они знают, чем они рискуют, но это касается их, а не нас. Нужно предоставить интернированным на выбор – вернуться в царство Ленина или всецело подчиниться предписаниям финляндских властей»[589].

Отношение к беженцам как к большевикам, не желающим работать, привело к идее использовать их на самых тяжелых работах. Группы беженцев, в большинстве офицеры и представители интеллигенции, ответили на несправедливое обвинение: «Мы энергично протестуем против такого огульного обобщения. Несомненно, среди беженцев есть беспокойный элемент и, может быть, даже правоверные большевики, но таких немного, да и те уже выделены и предназначены к отправке в Россию; остальная масса, не говоря уже о бывших царских офицерах, инженерах, учителях и чиновниках, настроена крайне враждебно к коммунистам и восстала против них не потому, что недовольна была лишь некоторыми их мероприятиями, а потому, что относилась отрицательно ко всему их строительству и желала установления новой подлинно народной власти. Что же касается склонности к политиканству и неспособности к регулярной работе, то по отношению к громадному большинству беженцев это несправедливо; наоборот, все изнывают от отсутствия работы и ждут с величайшим нетерпением возможности приступить к ней»[590]. В мае желание беженцев было удовлетворено. Они в большинстве были направлены на самые тяжелые работы по осушке болот и рубке лесов.

Благодаря помощи Американского Красного Креста кронштадтцев в апреле прилично кормили. Основными просьбами беженцев были: «…получать побольше чая, очень просят черного хлеба и кислой капусты»[591]. В начале мая, когда деятельность Красного Креста в Финляндии была прекращена, Петриченко и Соловьянов от имени всех кронштадтцев выразили благодарность американцам: «Будучи приняты финляндским правительством они в лице Американского Красного Креста получили возможность не считать себя брошенными на произвол судьбы. Благодаря такой мощной и руководящейся в своей деятельности принципами гуманности организации, как Ваш Красный Крест, мы, кронштадтцы, получаем до сих пор хлеб и другие продукты, дающие нам возможность быть сытыми и иметь необходимое бельё. Видя в этом полный глубокого смысла знак внимания к нам со стороны Вашего дружественного России народа, мы просим Вас принять нашу глубокую благодарность, просим Вас верить, что проявленная по отношению к нам Ваша гуманность оставит в сердцах наших неизгладимый след признательности, которая еще больше – позвольте выразить эту надежду – свяжет два Великих народа»[592]. В настоящее время эти слова звучат горькой иронией, но советские и российско-американские отношения в XX – начале XXI в. выходят за рамки нашей книги.