Кровь ацтека. Наследник

Силы были явно неравные — одинокий метис с ножом против дюжины индейцев. Напади я на них, они истыкали бы меня копьями и я стал бы похож на колючую ветку агавы. Но у меня имелось секретное оружие — мой топор.

Едва лишь солнце опустилось за обод закатных гор и над дорогой разлился призрачный свет, представление началось. Когда процессия священника добралась до вершины холма, сопровождавшие его индейцы остановились. Неожиданно они услышали стук топора. Поскольку никакого жилища поблизости не было, это и впрямь могло показаться несколько странным, но не более того. Во всяком случае, священнику, который, разумеется, не придавал особого значения пусть даже и не совсем уместному звуку.

Но одно дело священник, а совсем другое — суеверные индейцы. Их ещё в детстве пугали страшными историями о воплощении исчадия ада на земле, безголовом призраке, именуемом Ночным Дровосеком, который явится за ними, если они будут плохо себя вести. Да и сами эти люди угощали своих детишек теми же россказнями, ибо и вправду верили в блуждающего по лесам Ночного Дровосека, который, завидев жертву, бил себя в грудь топорищем.

Стук продолжался, я же из своего укрытия наблюдал за индейцами. Они затравленно переглядывались. Рубить дрова доводилось каждому из них, но они чувствовали, что этот топор разрубает не дерево... а плоть.

Движение прекратилось, однако священник даже не заметил разворачивающейся драмы, ибо дремал, уронив голову на грудь.

И вот, когда страх и растерянность индейцев достигли высшей точки, я вскочил на мула, набросил на голову одеяло с прорезями для глаз и, безумно завывая и размахивая топором, вылетел из своего укрытия на дорогу. В сумраке, да ещё вдобавок в глазах перепуганных невежественных людей, этого было вполне достаточно, чтобы сойти за безголового злого духа.

Индейцы-телохранители пустились наутёк. Двое конюхов, те, которые вели мулов, бросили поводья и последовали примеру товарищей. Мулы с перепугу тоже было пустились вскачь, но я обогнал переднего и остановил, схватившись за болтавшийся повод. Проснувшийся наконец священник теперь дико орал и размахивал руками, но это не помешало мне увести мулов — вместе с ним — с дороги в лесную чащу.

Удалившись на расстояние, позволявшее не опасаться возможного преследования, я остановил мулов. Священник выбрался из своего паланкина. Весь в шелках и кружевах, с массивной золотой цепью, он явно принадлежал к тому типу церковников, которых добрый отец Антонио на дух не переносил.

   — Бог покарает тебя за это! — завопил он.

Я приставил нож к его толстому брюху.

   — Если и накажет, то вместе с такими, как ты, жирными церковниками, которые копят мирские богатства и рядятся в шелка, отбирая у бедняков последнюю корку. Скольким индейским ребятишкам пришлось голодать, чтобы ты справил себе шёлковую рубаху?

Я пощекотал его глотку стальным остриём.

   — Не убивай меня! — взмолился священник.

   — Да что ты, amigo, разве я похож на убийцу?

Если судить по выражению его лица, то, боюсь, я был очень даже похож.

Но если жизнь этому лицемерному святоше я оставил, то ограбил его, надо признаться, очень тщательно. Забрал не только украшения и деньги, но всю его щегольскую одежонку, включая прекрасные туфли из телячьей кожи. И при этом искренне верил, что не только отец Антонио, но и многие священники Новой Испании, создавшие империю духа силой самоотверженности и веры, втайне бы порадовались посрамлению этого хлыща.

   — Брат, когда тебя спросят, кто совершил это злодеяние, отвечай, что тебя ограбил Кристо Бастард. Сообщи всем, что я принц метисов, объяви повсюду, что ни один испанец не может быть спокоен за своё золото и свою женщину, пока я жив!

   — Ты не можешь бросить меня в этой глуши! Да ещё босым!

   — Эх, padre, если бы ты вёл праведную жизнь, Господь не преминул бы устлать твой путь лилиями.

На том мы и расстались. Я оставил его стоящим возле паланкина, раздетым, босым и посылающим мне вслед проклятия, которыми никак не подобает осквернять уста слуге Господа.

Так началась новая жизнь Кристо Бастарда, причём мои успехи на этом поприще были столь значительны, что очень скоро у меня в подручных уже обретались с полдюжины головорезов. Правда, должен с прискорбием признать, что не все мои новые друзья оказались столь же способными и умелыми, как я.

Тех, кто не мог уклоняться от клинков и мушкетных пуль с той же легендарной ловкостью, что и я сам, не говоря уж о тех, кто демонстрировал дурной нрав и недальновидность, пытаясь присвоить себе больше, чем приходилось на его долю, я быстро прогонял — или убивал.

По правде сказать, первого же метиса, вознамерившегося перерезать мне глотку, чтобы добраться до денежного ящика, я не просто убил, а ещё и отрезал негодяю ухо и повесил его на рукоять своей шпаги в назидание другим. Правда, не скажу, чтобы эта мера оказалась такой уж действенной. Всего за несколько недель у меня добавилось ещё три такие подвески — из чего я заключил, что расхожие представления о разбойничьем братстве не соответствуют действительности.