Кровь Дома Базаард

Она стояла, не отрывая глаз от черных стен и неровностей на бордюрах, обещающих при дневном свете стать лепниной. Стрельчатые окна тянулись к покатой крыше, на которой (по краям и даже в центре) недвижимыми стражами замерли гаргульи, – они появились в детстве Тиора, когда у его Дома настали трудные времена и все дни проходили в напряженном ощущении необходимости защищаться.

Тяжелые двустворчатые, в два человеческих роста, двери утопали в нише, охраняемой барельефами двух каменных сатиров, сжимающих в мускулистых руках секиры и выступающих из стены на шаг, словно они готовы в любой момент кинуться в бой. Над дверьми, накрывая вход своим силуэтом, распростер крылья ворон.

Дом менялся с течением времени и ходом событий, но эти детали оставались неизменными.

Лилиан смотрела на место, которое теперь должно было стать ей домом, и даже не осознавала, как в душе ее медленно разливается покой, словно она долго бежала и вот наконец может остановиться.

Тиор сделал несколько шагов вперед, ко входу, и оглянулся на Лилиан, которая последовала было за ним, но замешкалась, бросая последний взгляд на Марак перед тем, как войти внутрь. Громада незнакомого до этого дня замка не давила на нее, а, наоборот, казалась надежной защитой, как кажется непоколебимой стеной ребенку стоящий рядом взрослый.

Дверь распахнулась, приглашая войти, и Лилиан вслед за Тиором переступила порог Марака.

Милло вваливается в охотничий домик насквозь промокший, бледный – и совершенно рыжий.

Пинио, «на всякий случай» ждущий его здесь с винтовкой и несколькими ножами, сначала вскидывает оружие, но, увидев собрата, опускает обратно на стол. Милло едва держится на ногах, он буквально падает внутрь, не заботясь даже о том, чтобы закрыть за собой дверь, за которой до сих пор, даже ночью, хлещет ливень.

Пинио кидается к нему, подхватывает под мышки, ногой захлопывает дверь и, перекинув руку Милло через плечо, тащит внутрь, кладет на кровать. Милло шумно дышит, глаза его с ярко-изумрудными радужками широко раскрыты, с и без того бледных щек сошла вся краска, на веках проступили вены.

Кое-как устроив собрата, Пинио бросается в другую комнату – армейские ботинки стучат по полу – и через минуту возвращается с бутылкой виски. Приподняв голову Милло, он буквально заставляет того сделать несколько глотков. Милло сначала никак не реагирует на этот жидкий огонь, а потом начинает резко кашлять, как будто бы приходит в себя и осторожно садится на кровати. Пинио удовлетворенно кивает, уходит запереть дверь, возвращается и устраивается рядом с Милло на грубо сколоченном тяжелом стуле.

– Сработало? – осторожно спрашивает он, наблюдая, как с каждым глотком виски, бутылку с которым Милло теперь держит уже самостоятельно, на лицо собрата возвращаются краски.

Тот коротко фыркает. Получается совсем по-звериному.

– Всмятку! – Он снова делает глоток, на мгновение зажмуривается и наконец отставляет бутылку на стол.

Пинио качает светловолосой головой.

– Видок у тебя был такой, будто ты сам умер, – замечает он как бы между делом, но Милло не новичок, он знает все эти нюансы интонаций, за которыми кроются обвинения.

– Вообще-то, можно сказать, что так и было, – огрызается Милло, впиваясь своими зелеными глазами в прозрачно-голубые радужки Пинио. – Вселение, знаешь ли, дает полное ощущение присутствия!

Пинио как будто смягчается, сложив кончики бледных пальцев и садясь на стуле свободнее.

– Просто твой облик… – Он не заканчивает фразу, а кивает на собрата, выразительно приподняв пшеничные брови.

Милло не сводит с него взгляда пару секунд, вновь тянется к бутылке, делает еще один добрый глоток и цедит сквозь зубы:

– Оно выжрало меня до конца. До самого, чтоб его, щербатого дна! Ты хоть представляешь, каких усилий стоит удержать человека, когда он несется навстречу своей смерти?! Инстинкт самосохранения никто не отменял!

Пинио улыбается краешками губ, выставляя перед собой ладони, – что ты, никаких претензий. Милло бросает на него еще один уничтожающий взгляд, отставляет бутылку, встряхивает головой до хруста в шее – и начинает стремительно меняться. С ярко-рыжих волос будто смывают цвет невидимым растворителем, делая их всего лишь рыжевато-пшеничными, изумрудные глаза, горящие на фоне почти белоснежной кожи, становятся бледно-голубыми, а сама кожа приобретает едва заметный бежеватый оттенок.

Милло снова смотрит на Пинио, чуть приподняв бровь: доволен? Тот расплывается в хищной улыбке и кивает.

– Ты уверен, что все прошло как надо? – спрашивает он как бы между делом, стряхивая с камуфляжной штанины невидимую пылинку.

Милло шумно втягивает носом воздух, стараясь не разразиться многоэтажной бранью.

– Машину размозжило до заднего сиденья. Я своими глазами видел, как у нее вывалился карбюратор. Крови было столько, что хоть купайся. – Он делает паузу и смотрит Пинио в глаза, пытаясь понять причину такого допроса. – Ты сам-то как думаешь, что будет, если на фордик наедет фура?!