Кровь Донбасса

«Постсоветский национализм — это механизм управления и контроля в руках правящего класса. Еще в начале девяностых он оказался с неизбежностью востребован нарождающейся буржуазией постсоветских стран в качестве ее классовой идеологии и как один из инструментов общественного господства... с помощью которого буржуазия успешно перенаправляет социальное недовольство масс в сторону "враждебных инородцев", а также на пропагандистский жупел "преступного наследия коммунистического режима"», — говорили мы еще пять лет назад.

Но кризис, который усиливался все эти годы и приобрел после победы Майдана все признаки стремительно приближающейся системной катастрофы украинской экономики, заставляет элиты поставить на крайнюю форму националистической реакции— гражданскую войну под лозунгами патриотического джингоизма. Они планируют списать за ее счет все — рост цен и тарифов, задержки зарплат и бюджетных выплат, «политику экономии» за счет сферы образования, здравоохранения, ремонта ЖКХ, и прочие прелести пакета антисоциальных реформ. Взывая к патриотизму шокированных и деморализованных их политикой людей, они будут требовать от общества терпеть разруху и обнищание ради высоких целей «борьбы за единство страны» — которая тем временем будет стремительно разваливаться во всех смыслах этого слова.

Патриотизм в кризисную эпоху — последнее прибежище правящих нами негодяев. Последний работающий рычаг, с помощью которого они еще могут управлять падающим в пропасть миром, где Ирак пылает вместе с Украиной, пока в Бразилии протестуют против безумных расходов на футбольное шоу, а в Англии люди массово протестуют против нового пакета рыночных реформ под дружное молчание игнорирующих эти совсем не майдановские по своим лозунгам выступления СМИ. Дальше— темные времена варварства, или же какой-то другой новый мир, в котором не будет места для националистических предрассудков и неолиберального фундаментализма. Старая альтернатива, недавно проговоренная Валлерстайном, но впервые озвученная еще Розой — которая жила в похожее время и стала его жертвой.

Дадим ли мы им принести в жертву себя?

ПЕРЕВОДЧИЦА

Украина начиналась сразу же за Донецком. Донецк — это маленький город в Ростовской области, степная столица контрабандистов, рядом с контрольно-пропускным пунктом на украинской границе. Уже двадцать лет его жизнь завязана на контрольно-пропускном пункте, с приграничным полукриминальным бизнесом, который с начала войны приобрел новые черты.

— Придешь на автостанцию, там будешь договариваться, — сказали Косте в городе Шахты ехавшие к границе селяне, которые подкинули его на своей «Ниве». На автостанции, в тени рыночных ларьков, играли в нарды несколько парней и мужчин. Мужик в турецком джинсовом костюме мельком осмотрел Костю и предложил ему сигарету.

— Воевать приехал?— спросил его другой игрок в нарды, человек с выбитыми зубами. — Давно что-то тут казаков не было.

— К родным еду. В Луганск. Сказали, через границу с российским паспортом не пропустят, — ответил Костя.

Игроки в нарды равнодушно выслушали его, и джинсовый человек спросил у щербатого:

— Кто там сегодня на Изварино стоит? Проведем его? С гуманитаркой не едут?

— Не, не проведем,— ответил ему человек без зубов. — Давай полями. Нормально будет.

— Сколько платишь? — спросил он у Кости.

Они долго торговались о цене, в рублях и гривнах, которые Косте наменяли еще в Москве. Щербатый хотел триста, а потом двести гривен. Костя твердил, что денег почти нет. Он говорил правду, и игроки в нарды, похоже, привыкли к таким разговорам. Они уже почти потеряли к нему интерес, когда человек в джинсовых латах заметил кого-то в тени ларьков, призывно махнув рукой.

К ларькам подошла девушка-подросток в кофте с открытыми, загорелыми дочерна плечами, и блейзере с эмблемой сочинской зимней олимпиады, от которой веяло холодом даже в эту жару. На вид ей было не больше семнадцати лет.

— Давай сто гривен. Вот тебе «переводчица». Сервис для бедных, — сказал Косте щербатый. — Не бойся, не кинут, — бросил он напоследок, перед тем как вернуться к нардам. — Бояться надо будет там, у хохлов.

Девушку звали Наташей. Они с Костей с трудом влезли на мопед и с ревом поехали пыльными сельскими улицами, которые сменились потом степным проселком. Здесь в поле одиноко стояло несколько вагончиков, цистерна с водой и «Газель» с крытым брезентом фургоном. Мужчина в одних трусах возился с машиной. Наташа оставила здесь мопед, взяла бутылку воды, и они пошли пешком через степь — еще не выгоревшую на солнце, с красными молниями маков в сизом полынном облаке.