Кровь драконов

С этого момента Гест Финбок превратился в раба. Он прислуживал не только убийце, но и любому калсидийцу, отдававшему ему приказ. Гесту поручалась самая грязная и отвратительная работа, начиная со сливания за борт содержимого ночных горшков и заканчивая уборкой обеденного стола и мытьем посуды. Соскребая с палубы кровь убитых матросов, Гест решил, что не станет оказывать сопротивления. Он жил одним днем. Других пленников он не видел, но слышал их гневные крики и мольбы, которые постепенно слабели. Он питался объедками со стола своих хозяев, а спал в трюме, в чулане, где хранились запасной такелаж и прочие приспособления. Гест радовался тому, что его не поселили с остальными пленниками, зная, что они винят его в своих бедах и разорвали бы в клочья, если бы только смогли. Он был абсолютно одинок: калсидийцы его презирали, а торговцы проклинали.

Он не узнал почти ничего нового. «Несокрушимые» суда строили в Джамелии, и корабелов не интересовало, кто платит за работу: главное, чтобы плата была щедрой. Пусть торговцы и запретили калсидийцам появляться на реке Дождевых чащоб, но твердое намерение убить драконов и добыть куски их плоти заставило чужеземцев пренебречь возможными последствиями. Калсидийцы изначально прятались на том самом корабле, который вез Геста вверх по реке. А теперь подкупленный капитан и калсидийская команда вели судно к неизведанным землям в надежде найти Кельсингру — и драконов, которых можно убить, разделать на куски и доставить герцогу.

Гест считал это безумной затеей. Пусть ядовитая речная вода и не разъест так называемый несокрушимый корабль, но нельзя же рассчитывать на то, что легендарный город и впрямь удастся найти или что недоразвитые драконы действительно окажутся там. А если даже они доберутся до Кельсингры и столкнутся там с драконами, что тогда? Интересно, кто-нибудь из них видел разгневанного дракона? Когда Гест осмелился задать свой вопрос калсидийцу, тот пригвоздил его к месту холодным неподвижным взглядом. Страх забился у Геста в животе, и он напрягся, готовясь умереть.

Однако его мучитель сказал:

— Ты никогда не был свидетелем ярости нашего герцога, когда тот не получает желаемого. Так что ни одна рискованная затея не может быть страшнее его недовольства. — Калсидиец чуть наклонил голову. — Ты считаешь, что украшенная драгоценными камнями шкатулка с отрубленной рукой моего сына — самое страшное, что я могу себе вообразить? — Он пожал плечами. — Ты глубоко ошибаешься.

Замолчав, убийца уставился в иллюминатор, где виднелся берег, поросший густым лесом. Испытывая невероятное облегчение, Гест вернулся к своей черной работе.

Гест мало что знал о драконах — и еще меньше о теориях Элис относительно затерянных городов Старших. Теперь его часто допрашивали, сурово предупреждая, что даже ничтожный обман принесет ему боль и мучения. Он никогда не врал, поскольку не сомневался, что калсидийцы без всяких колебаний накажут его. Ему было трудно сохранять невозмутимость и тупо повторять «Не знаю» в ответ на многочисленные вопросы, однако он понимал, что искренность — его единственная защита. Любая ложь, которую Финбок изобрел бы в угоду своему мучителю, наверняка обнаружилась бы позднее и ударила по нему рикошетом.

Калсидиец постоянно возвращался к одному и тому же:

— Разве твой отец дал тебе другое задание? Ведь ты отправился за сбежавшей женой, правильно? Ты же сам сказал мне, что она улизнула вместе с твоим рабом, я это прекрасно помню. Ну и как в таком случае ты собирался их отыскать? Ты должен иметь сведения о том городе и о проклятых драконах!

— Нет. НЕТ!!! Клянусь, мне ничего не известно. Отец сказал, что я должен отправиться в Дождевые чащобы, и я послушался его. Я не располагаю никакой информацией. Люди, с которыми я хотел насчет этого переговорить, остались в Трехоге. А может, они гниют в трюме корабля! Спрашивайте у них, а не у меня!

Затем калсидиец всякий раз отвешивал Гесту такие звонкие пощечины, что рот у него наполнялся кровью. А однажды после очередной оплеухи Гест растянулся на полу. Однако до серьезных травм или увечий дело, к счастью, не дошло. Гесту повезло больше, чем пленным торговцам, томившимся в корабельном трюме. Однако задумываться об этом было бесполезно. Сам Гест пытался смириться со своей участью. Забравшись в чулан, он старался отключиться от звуков пыток и стонов несчастных. А когда ему приказывали убраться в каюте для допросов, он делал только то, что ему велели, и ни во что не вмешивался.