Кровь и лунный свет

– Прости, что тебе пришлось увидеть меня такой, – на удивление спокойным голосом говорит Жулиана.

Она подходит окну, закрытому досками, и опускает несколько из них, чтобы в комнату проникли свет и свежий воздух.

Задержав дыхание, я тут же подхожу к окну поближе, пока не чувствую прохладу на лице. А затем осматриваю остальную часть комнаты, заваленную скомканными листами и грязной одеждой.

– Леди Жулиана, что с вами случилось?

Она поворачивает руки ладонями вверх и обводит комнату.

– Такова моя жизнь без Симона.

Сначала у меня возникает мысль, что Жулиане просто нечем заняться без него, но ее голос звучит так, словно происходящее – в порядке вещей.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я. – Тебя заперли здесь?

– Раньше меня не выпускали из комнаты, – говорит она. – Даже когда я чувствовала себя хорошо. До Симона. Он вызволил меня отсюда. – Жулиана вновь обводит комнату руками. – Но, как бы ужасно это ни выглядело, мне лучше оставаться здесь, где они не смогут меня увидеть.

Я поддаюсь ее страху.

– Кто не сможет увидеть?

– Отец и Удэн. – Она качает головой. – Да и Ламберта хочется пощадить. Он достаточно насмотрелся на маму.

– Жулиана, я ничего не понимаю. – Хотя, если говорить начистоту, я и раньше не всегда ее понимала.

Она вздыхает и, отвернувшись, проводит пальцами по волосам, силясь их пригладить. Затем доходит до кровати и резко поворачивается ко мне.

– Послушай, Катрин. Я расскажу тебе все, потому что Симон тебе доверяет. И потому что я доверяю. – Она делает глубокий вдох и сцепляет руки. – Это связано с матерью и ее болезнью.

– С твоей матерью? – тупо переспрашиваю я.

Несколько дней назад Жулиана уже упоминала, что ее мать болела всю жизнь, но я никак не могла ее вспомнить. По-моему, и видела-то лишь однажды.

– Да. – Жулиана кивает. – Но у мамы болело не тело, а разум. Поэтому много лет ее скрывали от чужих глаз дома или в нашем загородном поместье.

Она замолкает на мгновение, и я понимаю, что она оценивает мою реакцию.

– И каким расстройством разума она страдала? – осторожно спрашиваю я.

Жулиана сжимает тонкие пальцы, стараясь сдержать дрожь.

– Она слышала голоса и видела ужасные видения. В ее голове возникали странные идеи, которые перерастали в запутанные бредни. И никто не мог ее убедить, что это неправда. Каждый раз, когда она видела Удэна, то кричала, что он демон, которым заменили ее настоящего ребенка. – Жулиана смаргивает слезы. – Мы с Ламбертом еще помнили времена, когда она была в своем уме, но Удэн ее просто ненавидел. И, честно говоря, я его не виню.

Она делает еще один глубокий вдох, а затем продолжает:

– Отец не смог спокойно смотреть, как она угасает, поэтому погрузился в дела Коллиса. А когда он отправил меня учиться в монастырь, бремя заботы о матери легло на плечи Ламберта. На самом деле она подпускала к себе только его. Даже причиняла себе вред, если он уходил…

Уж лучше оставаться сиротой, чем видеть, как твоим родителям становится хуже день ото дня! Сердце наполняется сочувствием к Ламберту. Хотя Удэна мне тоже жаль. Что же до Жулианы… теперь мне кажется, что ее великолепная память – проклятие. Она не только не может забыть то, что видела или пережила, но и отчетливо помнит каждую деталь.

Молчание затягивается, становясь неловким.

– Наверное, это было ужасно для всех вас.

– Да. И даже не знаю, что хуже – несчастье или необходимость притворяться, что у нас в семье все хорошо. – Она морщится. – Мы до сих пор притворяемся.

Теперь понятно, почему Удэн всегда думает только о себе, а граф так заботится о своем внешнем виде. Недавно Жулиана говорила, что после смерти матери Ламберт задушил ее своей заботой, к ее неудовольствию. Раньше я считала, что после приезда Симона у нее просто появился еще один родственник мужского пола, на которого можно положиться…

Но все оказалось намного сложнее.

– Когда ты впервые поняла, что страдаешь той же болезнью? – спрашиваю я.

На лице Жулианы – та же легкая улыбка, какую я часто видела у Симона, когда ему нравились мои выводы.

– Практически всю мою жизнь я замечала небольшие знаки, – говорит она. – Но убедилась в этом примерно лет в шестнадцать. Ко мне на улице стали подходить люди и говорить со мной. Особенно если я уставала. Частенько рассказывали мне то, что мне хотелось знать. Но, хотя я видела и слышала их, чувствовала их запах, а иногда даже прикасалась к ним, они не были реальными.

– Похоже на галлюцинации от сконии, – моргнув, отмечаю я.

– По иронии судьбы, она-то мне и помогает. – Жулиана осторожно делает шаг ко мне, словно я пугливое животное. – Но я стала все реже и реже показываться на людях и всегда боялась заговорить с кем-нибудь, если приходилось выйти из дома. Я никогда не могла сказать наверняка, с человеком говорю или с плодом моего воображения.

В ночь убийства Перреты она щелкнула пальцами, привлекая внимание Симона.

– Когда я впервые попыталась заговорить с тобой, ты ответила мне только после кивка Симона, – говорю я. – В тот момент мне показалось, что он дает тебе разрешение вести беседу от его имени, а он просто подтвердил, что я настоящая.

– Да.