Кровь и мёд

Плечи у меня дрожали, но Лу обнимала меня все так же крепко. По ее щекам тоже текли слезы. Я крепко прижал ее к себе, едва дыша – каждый вдох обжигал, причинял боль, – и уткнулся лицом ей в шею. Наконец я позволил скорби взять верх. Поглотить меня. И она накрыла меня волной слез и рыданий, боли и горечи, стыда и сожаления. Я захлебнулся, не в силах сдержать эту волну. Я мог лишь цепляться за Лу – за своего друга, свое пристанище, свой дом.

– Мне очень жаль.

Я не колеблюсь. Не размышляю. Лишь быстро выхватываю второй кинжал из ножен и бросаюсь вперед, мимо Морганы. Она вскидывает руки, с ее пальцев срывается огонь – но пламени я не чувствую. Золотой свет окутывает мою кожу, защищая меня. Но мысли разбегаются. Откуда бы ни взялись силы в моем теле, разум они покинули. Я спотыкаюсь, но золотая нить ведет меня за собой. Следуя за ней, я перемахиваю через алтарь.

Архиепископ широко распахивает глаза, осознавая, что я собираюсь сделать. Он издает тихий, умоляющий стон, но поделать ничего не может – я прыгаю на него.

А затем вонзаю свой нож ему в сердце.

Все еще изумленный и растерянный, Архиепископ обмякает и падает мне в руки.

– Я тоже сделал для тебя все, Лу.

И с этими словами, глядя, как его гроб исчезает из виду, чувствуя, как в толпе растворяется последняя память о нем, я отпустил Архиепископа с миром.

Нечто новое

Лу

Не знаю, как долго мы с Ридом просидели в той постели в объятиях друг друга. Я столько времени провела неподвижно и так замерзла, что теперь у меня все болело, но отпустить его я не смела. Я была ему нужна. Риду нужен был человек, который будет его любить. Утешать. Чтить и оберегать. Я бы посмеялась над тем, как иронично все сложилось, не будь это так печально.

Много ли людей на свете по-настоящему любили Рида? Маленького мальчика, забытого среди мусора и превратившегося в мужчину в униформе? Двое? Трое? Я знала, что люблю его. И Ансель тоже. Мадам Лабелль была Риду матерью, и Жану-Люку он тоже когда-то был дорог. Но наша к нему любовь, если задуматься, была очень недолгой. Ансель полюбил его лишь недавно. Мадам Лабелль его бросила. Жан-Люк – возненавидел. А я… при первой же возможности от него отказалась. Нет, каким бы ни был Архиепископ ненавистником и лицемером, именно он любил Рида больше и дольше всех. И я всегда буду благодарна ему за это – за то, что он стал Риду тем отцом, каким не стал для меня.

Но теперь он был мертв.

Солнце скрылось за окном, и плечи Рида наконец перестали дрожать. Рыдания его постепенно стихли, но он обнимал меня все так же крепко.

– Он бы меня возненавидел, – сказал Рид наконец, и я ощутила на своем плече свежие слезы. – Если бы он узнал, то возненавидел бы меня.

Я погладила его по спине.

– Он бы просто не смог возненавидеть тебя, Рид. Он тебя обожал.

На миг повисла тишина.

– Он ненавидел самого себя.

– Да, – мрачно согласилась я. – Думаю, так и было.

– Я не такой, как он, Лу. – Рид чуть отстранился и посмотрел на меня, все так же обнимая за пояс. Его лицо раскраснелось, глаза опухли. На ресницах блестели слезы. Но там, за пеленой скорби, таилась надежда, такая яркая и острая, что я могла бы о нее порезаться. – Я не питаю ненависти к себе. И к тебе тоже.

Я осторожно ему улыбнулась, но промолчала.

Рид отпустил меня, коснулся ладонью моей щеки и робко провел пальцем по моим губам.

– Ты все равно мне не веришь.

Я хотела возразить, но так и не смогла вымолвить ни слова – Рид протянул руку к окну. Ближе к вечеру похолодало, и капли дождя превратились в снежинки. Легкий ветерок задувал их в комнату. Рид шевельнул пальцами, и снежинки превратились в светлячков.

Я восхищенно ахнула, когда они подплыли ближе и опустились мне на волосы.

– Как ты?..

– Ты ведь сама говорила. – Блеск светлячков отражался в глазах Рида. – Магия сама по себе – не добро и не зло. Она лишь повинуется тем, кто взывает к ней. Когда вся жизнь – вечный выбор между битвой и бегством, когда каждое мгновение сулит либо жизнь, либо смерть, оружием становится все. И неважно, у кого оно в руках. Оружие ранит людей. Я это видел. Я сам это испытал.

Рид коснулся грязных цветочных обоев на стенах, и цветы на них вдруг взметнулись вверх и вырвались наружу, оживая на глазах. Рид сорвал один из них и заправил мне за ухо. В воздухе разлился аромат зимнего жасмина.

– Но жизнь – это нечто большее, чем просто мгновения. Мы – нечто большее.