Кровь и слезы Луганска

 Над аэропортом вздымался черный дым.

Белый танец

 Губы вишневые такие. И глаза вишневые. Славянские скулы. Узкий подбородок. Слегка вздернутый нос.

 Она прошла через светящийся танцпол пошатывающейся походкой. С бокалом в руке она казалась себе такой романтической. Будто бы она не шла, а плыла сквозь туман. Подошла к столику. За столиком сидел мужчина.

 Ничего особенного: надорванные в нужных местах джинсы, черные кроссовки, синяя футболка навыпуск. Большой нос, выдающиеся скулы, треугольный подбородок. И лысый. И длинный. И худощавый. На носу большие дымчатые очки.

 Она любила спортивных, подтянутых. А этот сутулый, зажатый. Но других не было.

— Привет, я присяду?

— Конечно, — удивленно посмотрел он.

 Играл блюз, из угла похрипывал Джо Кокер. Похрипывал он так же, как смотрит кокер-спаниель.

— Такой красивый мужчина и грустит в одиночестве?

— Я наслаждаюсь, я не грущу.

— Прячетесь за очками?

 Он снял очки и посмотрел на нее. Зеленые глаза с усталым оттенком. Или усталые глаза с зеленым отблеском?

— Выкурите?

— Нет, но иногда...

 Не дождавшись ответа, он положил несколько купюр на стол и кивнул официанту. Подхватил легкий рюкзак, бросил его за спину и пошел к выходу, доставая пачку сигарет. Сигареты были дорогие по местным меркам, она увидела. Женщины наблюдательны. Они видят мелочи. Но часто не обращают на них внимания.

 Он стоял у выхода, уже курил. Протянул ей сигарету с виноградным вкусом.

— О какие! — приятно удивилась она. — И что же вы тут делаете?

 Теплый ветер сентябрьской Украины взъерошил волосы.

— Я ранен, — ответил он.

— Да? Ну и что, — улыбнулась она, стараясь сделать улыбку вежливой. Он даже не посмотрел на нее.

— Да. Я туда ранен.

— Куда туда? — не поняла она.

— Туда.

 Она не сразу поняла, а потом, когда до нее стало доходить, он продолжил:

— Извините, но, как мужчина, я вам абсолютно бесполезен.

— Простите, я... Я не хотела, просто...

— Хотели.

 Он вдруг резко повернулся к ней:

— Все хорошо. Так много свободного времени появилось. А вы красивая. Я раньше любил таких как вы.

— К-каких, — она начала заикаться. Так бывало всегда, когда проходил хмель. Забавная штука контузия — выпила: не заикается. Протрезвела: заикается.

— Красивых.

 Он резко повернулся и пошел по пустому переулку. Она долго смотрела ему вслед, пока тлеющая сигарета не обожгла пальцы. Она выбросила окурок и вернулась в бар.

— Эгей! Привет! С вами ди-джей Силуянова и, как всегда, по пятницам, ровно шесть часов вечера, мы начинаем наш отдыхательный вечер! Объявляется белый танец!

 It's a wonderful time for love
 It's a wonderful time for love
 Sun shines down from above

 It's a wonderful time for love

 And you think you have all you dreamed of
 But all the great blue skies just ain't enough...

 Ни одна из сидящих в баре женщин не поднялась на танец. Не с кем.

Синдром

Поезд тронулся. За мокрым окном поплыл дождливый московский перрон. Провожающих почти нет. Тридцать первое декабря — все дома или в гостях. Ждут Новый Год. До него всего час. А дождь... Ну, дождь. Москва же.

 Пассажиры весело и торопливо вытаскивают из сумок шампанское и что покрепче. Да, все в курсе, что нельзя. Но раз в году — можно. Говорят, что все можно два раза в году — в новогоднюю ночь и в день рождения.

 В последний день рождения Игорю отрезали два пальца на правой руке. Просто так.

 За окном Останкинская телебашня. Светится. Белой иглой воткнулась в черное тучное небо. Красивая такая.

 Нижнее боковое — самое удачное место. Можно сидеть всю ночь, до самого Питера, и всматриваться в ночь Среднерусской Равнины. Минут через сорок начнут фейерверки запускать. Не в вагоне, конечно. Там, за окном. Хорошо, что не слышно будет.

 Всего один раз он был под обстрелом. Хватило.

 Уже давно после того дня, уже далеко от тех мест он упал в московскую лужу, когда за спиной хлопнул глушитель какого-то грузовичка.

 Игорь разложил на столе газету. На газету аккуратно выложил полбуханки и шмат сала. Поставил коробку сока. Водку оставил в рюкзаке. Да, всем можно сегодня открыто пить — хоть коньяк, хоть абсент. Новый год же. Ему нельзя. Нельзя привыкать, что войны нет.

 Гражданин другой страны. Страны, которой нет. Человек, которого дома убьют. А в гостях... Хорошо в гостях. Но недолго. Рано или поздно надо возвращаться домой. А дома нет. И не будет. Дом — там, где ты. Вот сейчас дом в плацкартном вагоне дополнительного новогоднего поезда "Москва—Санкт-Петербург". Здесь тепло и никто не стреляет. Все добрые и веселые. Игорь тоже был добрым и веселым.

 До войны.