Кровь и слезы Луганска

— С Одессы? — удивился шрамированный.

— Ага.

— Бля... Чуваки, вы такие молодцы, — парень нагнулся и обнял Игоря за плечи. — Вы там так четко путиноидов сожгли. Рел, чувак, это кул вообще. Сраный Путин дышать не дает, а вы реально пацаны дело сделали. Он же дышать не дает, хуйло это...

 ...пинками начал поднимать, когда отпилил второй палец. "Кричи, сука, что Путин хуйло!" Кровь по плитке текла черной струей, почти моментально застывая под жарким солнцем. Пахло шашлыками. "ПУТИН — ХУЙЛО! КРИЧИ, СУКА!"

 Он кричал, конечно. Плюя в пыль осколками зубов и сморкаясь красным. В жарком мареве колышились обугленные силуэты Ксанки и ее семьи. Потом все вспучилось, покраснело и потемнело. Наверное, была ночь, потому что было темно. Эти тоже лежали мертвые. Где-то кто-то куда-то стрелял. Часы из кармана вытащил. И нож забрал. И пополз куда-то. Говорить начал через месяц, уже в Луганском госпитале. Потом Россия, все дела. И ножик. И часы.

— Не, ну вы прям, ребзя, респект. Я вам от всех спартачей респект, лично. Брат, если что надо — я всегда. Надо ж Путю валить, ну ты понимаешь, жизни нет тут никакой. Давай, пойдем, бахнем...

 Игорь сунул руку в карман.

 В кармане щелкнул нож.

Персик

Наталье Черновой

 Он появился во дворе длинного многоэтажного Дома в конце июля.

 В глазах его был дикий страх. На шее болтался обрывок цепи. Цепь крепилась к альпинистскому карабину, закрепленному на ошейнике. Шерсть свалялась в колтуны. Но через грязь и пыль все еще проступал светло-желтый, недозрелого персика цвет.

 Так его и прозвали — Персик. Здоровенного кавказского овчара, способного легким движением челюстей перекусить руку взрослого мужчины.

 Но он никого не кусал. Он лежал в дальних кустах, высунув здоровенную морду, и жадно принюхивался к дыму костров, на которых жители Дома готовили нехитрую пищу. Рядом с ним лежали два кота и кошка.

 Подойти он боялся. Он потерял веру в людей, когда Хозяин уехал на Большой Вонючей Машине, даже не отцепив пса. Он долго ждал, рвался, выл, стонал, гавкал. Но Хозяин не возвращался, не слышал зова пса. И в какой-то момент земля вдруг взорвалась, вырвала столб, оборвала цепь, и пес рванул через забор, даже не заметив двух метров высоты. Он долго метался по улицам Камброда, ошалев от дыма, жажды и голода. Звеня цепью по избитому еще до войны асфальту, он искал хоть какое-то укрытие от грохота. Он прятался между гаражами, огромное его тело трясло от ужаса. Иногда он просто падал на землю, зажмуривал глаза и скулил, пряча нос между лап. На третий или четвертый день он нашел медленно текущую воду. Он не знал и знать не мог, что речку называют Луганка, а иногда — Лугань. Зато он спрятался в ней от дикой жары. Он плюхнулся в воду, зажмурившись, на этот раз, от удовольствия. И сразу начал лакать. Он пил словно впервые в жизни. Он пил и не мог напиться, пока пустой желудок не начало резать. Потом он икнул и его вырвало. Он потряс башкой и снова начал пить, словно собираясь выпить всю речку.

 Затем уполз в прибрежные кусты и уснул мертвым сном. Проснулся ночью — и снова от нестерпимой жажды. Снова сунул башку в реку, но на этот раз пил уже с удовольствием, пропуская между здоровенных клыков всяких головастиков, водомерок и мальков. Потом прыгнул в воду, проплыл несколько метров, развернулся и вышел на берег. Отряхнулся. Посмотрел в сторону конуры. И пошел в город, на тонкий запах горячих углей.

 Хозяин, когда разжигал угли, всегда подкармливал пса вкусным, парным мяском. А потом, когда собирались гости, то каждый норовил бросить псу мясо уже жареное, испорченное, но все равно вкусное. Близко к нему никто не подходил. Люди знали, что кавказский овчар признавал равным себе только семью Хозяина. Он их терпел, а гостей не очень. Поэтому, когда он подошел к огромному Дому, долго не мог подойти к людям у костров.

 Первыми к овчару пришли кошки. Худые, до торчащих ребер, они вышли к тяжело дышащему псу. Инстинкт самосохранения у них совсем исчез, видимо. Пес удивился, мотнул башкой, вывалил розовый язык. Раньше он ненавидел наглых, метивших каждый выступ кирпичного забора соседских котов. Но эти были такие же, как он. Самый смелый подошел и боднул пса в морду. Наверное, искал легкой смерти. Но пес не стал их убивать ради нескольких капель живительной крови.

 Так они и лежали в спасительной тени пыльного кустарника. Кошаки мурлыкали, положив головы на мягкое брюхо пса, тот тяжело дышал. Ночами, когда становилось прохладно, они бродили по двору. Иногда они находили пустые банки, вылизывали их, иногда ранили языки о кромку. Банки были вымыты кипятком, но запах, манящий запах, все еще оставался на их чистых стенках.

 Однажды ночью один из кошаков умер. Стая не стала его есть.

 Тем утром пес, пошатываясь от усталости, все же вышел к людям. На его широкой спине сидели тощие кот и кошка.

— Ты гляди, какой шиномонтаж, — один из мужчин показал топором на странную процессию. Оглянулась женщина, медленно помешивавшая вкусное варево на костре.

— Ох ты, — удивилась она. — Это кто?

— Кавказец...

— Бешеный?