Кровь и слезы Луганска

 Капитан Каменев поморщился. Он не любил, когда привозили телогрейки. Белье, гимнастерки — это понятно все. А вот телогрейки, да еще от похоронной команды...

 Да, даже в Германии приходилось отступать. Вроде бы взяли очередной «дорф», но нет, откуда-то ударят окруженцы или фольксштурм, отрежут наших. Бой идет. Конечно, трепыхающихся фрицев отрежут от своих и перережут, но солдаты будут лежать в телогрейках несколько десятков часов. А потом пока то, пока се...

 Когда проползут санитары, вытаскивая всех с бьющимися сердцами...

 Когда пройдут саперы, а это обязательно, даже если по полю боя несколько суток туда-сюда бегали то эсэсовцы, то гвардейцы, и ползали то "Тигры", то "ИСы"...

 Когда пройдут трофейщики, собирая казенное и чужое имущество...

 Потом уже пойдет похоронная — сгребая лопатами разорванное и горелое. Похоронная достает книжки и снимает ватники, пропитанные запахом смерти.

— Поднимай девок, — сказал Каменев. Вышел из палатки. Федосеева вышла за ним. Над ночной Германией полз туман.

— Копать?

— Копать.

 Осколки, вросшие в тело Каменева под Ростовом-на-Дону еще в декабре сорок первого, не давали ему распрямиться. Так он и ходил, скособоченным.

— А? — лейтенант Федосеева показала подбородком на палатку.

— Я сам решу, что мне делать.

 Через десять минут банно-прачечный батальон в полном составе копал ямы в германской земле. Почти в полном, потому что капитан Каменев не мог физически. Он даже сидеть не мог нормально. И даже спать с женщинами не мог нормально, потому что стеснялся своего кривого бока. Капитану было стыдно командовать Блядско-Половым-Борделем — как называли Банно-Прачечный Батальон остроязыкие. А еще ему было стыдно за то, что в его жизни был только один бой.

 Он не видел войны, он видел только ее результаты. Окровавленное и обосранное белье. Все. Вся война. Больше ничего, кроме того короткого боя под Ростовом.

 И если бы не та, голенастая и большеглазая. Один раз холодное дуло трофейного "Вальтера" коснулось виска. В тот момент голенастая и пришла с докладом.

 А вчера она сказала, что ждет от тебя, капитан, ребенка.

— Копайте, девочки, копайте!

 Копал и его будущий ребенок. Капитан хотел жениться и родить девочку, потом мальчика, потом опять девочку, потом еще мальчика. А еще лучше, когда рожать каждый год. Да, убивать легко. Когда немецкие "Штуки" накрыли его батальон в сорок четвертом, зачем-то погибли семнадцать девчонок. Значит ему, капитану Каменеву, надо родить семнадцать детей.

 ***

— А зачем вы ямы копали? Я не понимаю...

— Когда ребята мертвые лежат — одежда пропитывается трупным запахом. А он не отстирывается. Чем мы его только не пробовали вначале — и каустической содой отмывать, и мылом "К", и обычным. Ничего не помогало. Потом один дядька посоветовал, что надо закапывать одежду на три дня в землю. Земля органику вытягивает. А вот если бензин там, или керосин авиационный — нет.

— А капитан Каменев — это мой дедушка?

 Селезень внимательно смотрел, как его стая плыла за очередной порцией хлеба. Издалека сердито смотрел на уток черный кот.

 ***

 Второй бой был короче первого.

 Капитан Каменев схватил пулю в лоб, когда побежал навстречу полыхнувшему огнем лесу, выхватывая из кобуры "Наган".

 Тридцать немцев полегло, когда девки из банно-прачечного успели схватить винтовки. Правда, еще танкисты помогли, проезжавшие по соседнему автобану. Но это не важно. Важно то, что немцев раздавили со всех сторон. А еще важно то, что одежду Каменева постирали.

 Голенастая забрала себе его гимнастерку.

 Когда закончится война, она будет кутать новорожденную в гимнастерку отца. Но это когда еще закончится война...

 ***

 Девочка стояла на сцене и читала свое сочинение.

— Моя бабушка не воевала и воевала. Она стирала гимнастерки. Окровавленные и потные. Грязные и рваные. Когда убили дедушку, она стирала и его гимнастерку. Она торопилась, чтобы кровь не засохла и чтобы дедушка не остыл. Она не была героиней. Она просто стирала по сто сорок комплектов белья в день. Медаль ей дали тогда всего одну. Эта медаль называется "За боевые заслуги". А заслуги такие, что моя бабушка, Зоя Ивановна, только за март, апрель и май 1945 года постирала руками тринадцать тысяч триста шестьдесят комплектов белья. Это на триста семнадцать процентов выше плана. А потом ей еще дали медаль "За победу над Германией". Если у нас снова случится война, то я буду такой, как бабушка...

 ***

— Давай, давай, давай! — тот, который в ментовской форме и с "укоротом", яростно махал руками. Старый "Урал" медленно вползал задом в ворота морга. "Урал" пыхтел сиреневым, дым расползался над мягкой кучей "дубков" и "флор".

 Давно не работал генератор, потому что не было бензина. И воду носили ведрами, потому что был перебит водопровод. И мыла не было, стирали содой. И руками.

 От соды сходили ногти на руках.

 От "Урала" пахло человеческим, но бывшим.

— Зоя Владимировна! Зоя Владимировна! — подбежала одна из девчонок к женщине, которая когда-то была пионеркой.

— Что такое?

— Парни говорят, с "двухсотых" привезли форму.

 Зоя Владимировна вздохнула и ответила:

— Копайте, девочки, землю...