Кровь и свет Галагара

Наговорившись всласть, он улегся неподалеку от очага на свое детское ложе — большой тюфяк, набитый душистым сеном. Но, улегшись, никак не мог заснуть. Он лежал на спине и прислушивался к каждому шороху. Как преобразился мир, вырванный из лап тишины! Вот ветер, стихая, посвистывает в кровле. Вот шуршит сено. Вот дышит во сне рарава, размеренно, но тяжело, с хрипом. Она действительно постарела, и не мудрено — ведь минуло две дюжины зим с тех пор, как они расстались. Вот с легким плеском льется вода. Это Вац Ниул, бедняга. Только теперь он дорвался до котла и тайтланового кувшина и смывает с себя дорожную грязь.

Нодаль с удовольствием почувствовал, как на него наваливается долгожданная сладкая дрема, но в тот же лум вздрогнул и вновь пробудился. Маленькие легкие руки осторожно ласкали его обнаженную грудь, причем как-то совсем не по-братски. «А мальчишка-то не промах, — подумалось Нодалю. — И что это вдруг на него нашло?»

— Эй, Вац Ниул, это ты?

Вместо ответа он услыхал только жаркое дыхание, а легкие руки между тем потихоньку сползали вниз, подбираясь со своими нежностями к богатырскому лону.

— Послушай, дружище, — прошептал Нодаль, твердо перехватив его на опасном пути за запястья. — Я не люблю таких штук… Ну, ты понимаешь. С мальчишками я в эти игры не играю. Возможно, кому-то нравится, и я ничего не имею против. Но у самого сердце не лежит.

— У тебя одно сердце? А у меня два, и оба принадлежат тебе! — услыхал он ответный шепот и с изумлением обнаружил у себя на груди чью-то изящную головку с копною длинных шелковистых волос.

— Кто это? — едва ли не в голос вскрикнул он, обхватив незнакомую голову ладонями.

— Тебе нетрудно будет усвоить мое настоящее имя — стоит только смягчить окончание, вот так: Вац Ниуль.

— Вац Ниуль? Так ты значит не мальчишка? А где же твоя плешивая голова в коростах?

— Не спеши. Расскажу по порядку. Я действительно родилась в деревне Тахар четырнадцать зим назад и рано осиротела. А накануне свершения надо мною шаншарта, о чем я в ту пору, конечно, ничего не знала, меня похитил из деревни отшельник Дах Цаб. Остальное, как воспитал и чему научил он меня, тебе известно. Надобно только добавить, что наставник часто мне внушал и строго наказал перед смертью, чтобы я берегла свою невинность. Он говорил, что моему девству назначена важная роль в истории Крианского царства и всего Галагара, а какая именно — ему и самому неведомо.

Потом, когда я увидела тебя внизу, под скалой, и как ты голыми руками справился со свирепым кронгом — мне кажется, я сразу полюбила тебя обоими сердцами. Но сомнения также терзали меня с самого начала. Вот я и спрятала свои волосы под сухим чиюжим пузырем, чтобы оградить от тебя свою невинность. А когда мы начали переписываться, выдала себя за мальчишку.

— Хорош же я был! — вполголоса воскликнул Нодаль и рассмеялся в ладонь, живо припоминая некоторые подробности из истории их совместных скитаний.

— Так ведь и мне несколько раз стоило большого труда не открыться перед тобою!

— Но теперь-то, надеюсь, все твои сомнения рассеялись?

— Как дым! Лишь только я услыхала заветные слова твоего талисмана, — тут же решила, что мой лум настал. Твой рассказ о службе цлиянскому царевичу подкрепил мою уверенность. И вот я — твоя.

— Ты — моя! — прошептал Нодаль. — Не будем теперь говорить о том, сколько раз на разные голоса извещали меня о подобном. Но никогда я от этого не испытывал такой бесконечной радости, как сегодня. Неужели я снова буду видеть?

— А ты попробуй! — шепнула Вац Ниуль ему в самое ухо, обвила его шею руками и прижалась к богатырскому стану всем своим хрупким тельцем.

— Попробую, пожалуй. Тем более, что ничего другого мне уже не остается, — сказал Нодаль и призвал на помощь всю свою нежность, все свое умение, дабы они слегка попридержали его любовный пыл и он ненароком не повредил самоотверженной девочке.

Случилось так, что, исполнив указание саоры, Нодаль прежде всего увидел огонь в очаге. Он зажмурился, как от полуденного солнца, а когда вновь открыл глаза, перед ними возникло лицо Вац Ниуль. Не отрываясь, глаза в глаза, глядели они друг на друга, и Нодаль примечал, как все его существо переполняется новым чувством. В нем слились новорожденная любовь, бесконечная благодарность и щемящая нежность, какую может испытывать громадная сила, опекающая трогательную слабость. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного, и теперь ему хотелось наглядеться на возлюбленную, постичь целиком, вобрать ее в себя — всю, до самой незаметной черточки, до пятнышка, до легчайшего и чистейшего движения души в этих огромных светлых глазах, наполненных слезами. Но он так и не смог наглядеться и, когда все же с усилием оторвал от нее взгляд, испытал почти что телесную боль. Тогда ему пришло в голову, что окинуть Галагар возрожденным взором он сумеет и не отдаляясь от возлюбленной ни на один гит. Он сорвал развешенное у очага чистое полотно из грубого лестерца, завернул в него Вац Ниуль, как младенца, и держа ее на руках, шагнул за порог хижины. О том, чтобы как-то прикрыть свою наготу, он и не подумал.