И, верно, о многом еще говорено было меж ними, но слова, приведенные здесь, — лишь плод воображения. Подумай сам, разве было кому их услышать и затем донести до нашего разумения? Так стоит ли еще умножать воображаемые речи, когда предназначено поведать о многочисленных достоверно известных делах?
Но после, в других урпранах. А этот, четырнадцатый, завершается здесь несколькими строками прекрасного и глубокомысленного эрпарала былых времен:
Пятнадцатый урпран
От берегов Таргара до верховьев извилистой Зиары цлиянскому царевичу и его чудесному другу Трацару оставалось проделать не более сотни атроров и еще столько же до Дигала. О Дацаре-Кин Лакке здесь можно и не говорить, ибо он скорее приноравливался к передвижению оживленных агарских тел, чем двигался сам по себе. Последовательная мерность пространства не властна была над его существованием, а его отношения с временем были темны и загадочны. Кое-кто говорит, что лутаки могут передвигаться из прошлого в будущее, как с юга на север, и обратно. И еще откуда-то куда-то и наоборот — как с востока на запад. Но это выдумки, конечно. Сам посуди, разве возможно такое? Зато наверно известно, что Трацар — тот действительно мог при помощи заклинаний открывать себе и другим доступ к самым тайным путям Галагара. Но царевич даже не стал его спрашивать, отчего они мчатся верхом на гавардах, как бы ни были те хороши, вместо того чтобы в один лум очутиться возле Дигала, прибегнув к колдовству. Ведь он уже на собственном опыте убедился, что есть свои правила и в мире таинственных деяний, есть и запреты, коих даже Трацару не переступить.
Таргарские воды были уже далеко позади, когда снегопад неожиданно усилился. Одновременно подул резкий холодный ветер, и вскоре началась настоящая снежная буря. То сбоку, то прямо в лицо ее порывистые вихри швыряли целые охапки заострившегося снега. В свисте и завывании невозможно было различить ни звука. Гаварды остановились и едва удерживались на месте, расставив свои могучие лохматые лапы. Счастье еще, что Трацар успел изо всех сил вцепиться в царевича и, пропустив под его ременной перевязью конец своего кожаного опояска, защелкнуть стальной замок пряжки. Теперь они намертво были прикреплены друг к другу, и это крепление выдержало в тот лум, когда их обоих вихрем вырвало из седел. Неодолимая сила, вращая, подняла их неведомо на какую высоту и продолжала стремительно поднимать все выше и выше.
Затем ужасный ледяной смерч утих и растаял так же быстро, как налетел. И они обрушились вниз с огромной высоты еще стремительнее, чем поднимались. Но едва царевич мысленно простился с жизнью, как падение замедлили ветви какого-то гигантского дерева. Ломая их одну за другой, они с Трацаром влетели в густую безлистную крону и в следующий лум, зацепившись своей ременной связкой за толстый сук, повисли словно стремена на козлах.
Спустя какое-то время царевич окликнул Трацара, но тот не отзывался. Тогда он позвал Кин Лакка и на этот раз услышал ответ:
— Я с тобою, царевич. И прежде назначенного лума никакая сила не разлучит нас, можешь не сомневаться.
— Где это мы очутились, Кин Лакк?
— Вы повисли на ветке огромного дерева и теперь напоминаете пару висилловых ягод, вполне созревших для того, чтобы понравиться прожорливым юирэлям.
— Мне не до шуток, Кин Лакк. Что с Трацаром?
— Не подает признаков жизни, но его бледность не похожа на бледность мертвеца.
— Что посоветуешь делать?
— Для начала избавиться от этой ягодной позы.
— Но каким образом?
— У тебя над головой — прекрасная ветка. Если ты подтянешься, ухватишься за нее.
Кин Лакк не успел договорить. Царевич дотянулся до сказанной ветки, а в следующий лум оседлал ту, на которой только что висел. Он подтянул к себе Трацара и попытался привести его в чувство. Но бедняга только застонал и пробормотал несколько непонятных слов.
— Брось, лучше заняться этим на твердой почве, — заметил Кин Лакк. — Спускайся как можно скорее вместе с Трацаром. Думаю, это большого труда не составит. Веток на дереве столько, что можно разгуливать по ним вверх и вниз, как по лестнице.