Кровь и золото

Он подошел ближе и посмотрел на меня сверху вниз: я по-прежнему сидел за столом.

– В душе я холоден как лед, – сказал он, – как лед далекой страны. И ничто не может этот лед растопить. Меня не согрела даже Кровь. Ты знал об этом. Ты тысячу раз пытался согреть меня и превратить этот холод в нечто более выдающееся, но тщетно. А в ту ночь, когда я оказался на грани смерти – нет, когда я, скажем прямо, умирал, – ты рассчитал, что холодность даст мне стойкость, необходимую, чтобы выдержать испытания Крови.

Я кивнул и отвел взгляд, но он положил руку мне на плечо.

– Прошу вас, сударь, посмотрите на меня. Я прав?

– Да, – согласился я, – ты прав.

– Почему ты отшатнулся, когда я задал свой вопрос?

– Амадео, – спросил я, – кровь – это проклятие?

– Нет, – тотчас отозвался он.

– Подумай, прежде чем отвечать. Это воистину проклятие! – воскликнул я.

– Нет, – уверенно повторил он.

– Тогда прекрати спрашивать. Не старайся меня разозлить. Дай мне научить тебя всему, что знаю.

Амадео проиграл эту битву и отошел от меня. Он опять выглядел сущим ребенком, хотя в свои семнадцать полных смертных лет обычно казался взрослее.

Он забрался в постель, сел, скрестив ноги, и застыл в алькове из алой тафты, озаренный красным светом.

– Отвези меня домой, Мастер, – попросил он. – На Русь, где я родился. Ты можешь это сделать, я точно знаю. Это в твоей власти. Ты найдешь нужное место.

– Зачем, Амадео?

– Чтобы забыть, нужно увидеть. Нужно во всем убедиться своими глазами.

– Хорошо, – ответил я, немного поразмыслив. – Расскажи все, что вспомнишь, и я отвезу тебя, куда захочешь. И можешь передать своей смертной семье столько золота, сколько пожелаешь.

Амадео промолчал.

– Но наши тайны останутся с нами навсегда.

Он кивнул.

– А потом мы вернемся.

Он снова кивнул.

– Мы поедем после большого праздника, о котором договорились с Бьянкой. А в ту ночь будем танцевать с приглашенными гостями. Ты будешь танцевать с Бьянкой много-много раз. Мы приложим все усилия, чтобы гости приняли нас за простых смертных. Я рассчитываю на тебя не меньше, чем на Бьянку или Винченцо. Вся Венеция падет к нашим ногам.

Его лицо озарила слабая улыбка Он опять кивнул.

– Теперь ты знаешь, чего я хочу, – объявил я. – Я хочу, чтобы ты крепче подружился с мальчиками и относился к ним с любовью. И я хочу, чтобы ты чаще бывал у Бьянки разумеется, поохотившись и затемнив кожу – и чтобы ты никогда и ничего не рассказывал ей о том, каким чудом спасся.

– Я думал… – прошептал он.

– Что ты думал?

– Я думал, что, получив Кровь, я получу все, что пожелаю.

Оказывается, я ошибался.

ГЛАВА 23

Сколько бы мы ни прожили на свете, в наших сердцах хранятся воспоминания – памятные вехи, неподвластные времени. Бывает, страдания размывают общую картину, но некоторые моменты способны устоять даже перед душевными муками, храня свой блеск и красоту. Они тверды как алмаз.

Таким остался для меня великолепный праздник Бьянки – я называю его праздником Бьянки, потому что его устроила она. и только она, а мое богатство и комнаты палаццо служили лишь средством достижения высочайшей цели. В спектакле участвовали все ученики, и даже смиренному Винченцо досталась важная роль.

Вся Венеция собралась на нескончаемое пиршество, чтобы насладиться песнями и танцами, пока мальчики разыгрывали многочисленные, прекрасно поставленные живые картины.

Казалось, в каждой комнате присутствуют певцы и ставятся божественные инсценировки. Повсюду звучали лютни, виргинал и дюжина других инструментов, аккомпанирующие обворожительному, убаюкивающему пению, а младшие мальчики, разодетые как принцы, наполняли чаши гостей вином из золотых графинов.

Мы с Амадео танцевали без конца, по тогдашней моде ступая осторожными грациозными шагами – в те времена скорее принято было ходить под музыку, – сжимая руки венецианских красоток, и прежде всего – нашего возлюбленного гения, создавшего великолепие ночи.

Я много раз похищал ее из ярко освещенных комнат, чтобы сказать, как она дорога мне, что только она одна во всем мире умеет творить чудеса. И умолял ее дать обещание повторить этот вечер.

Но что могло сравниться с ночью, позволившей мне танцевать и свободно ходить меж смертных гостей, отпускавших безобидные хмельные замечания относительно моих картин, изредка задававших вопросы, почему я нарисовал так, а не этак? Как прежде, критика не задевала глубин моего сердца. Я замечал только горящие любовью смертные взгляды.

За Амадео я следил непрестанно, но заметил лишь, что он божественно счастлив смотреть на все это великолепие новыми глазами и необычайно тронут живыми картинами, где мальчикам достались тщательно продуманные роли.

Он последовал моему совету и продолжал поддерживать с ними теплые отношения. Теперь, окруженный ярким светом канделябров и сладостной музыкой, он, светясь от счастья, шептал мне на ухо, что о большем и мечтать не смел.