Кровь и золото

– Отец, я приехал сказать тебе. Меня забрали в далекую страну, в город Венецию, я попал в руки хорошего человека. Он дал мне образование, дал мне богатство. Отец, я жив. Смотри, каким я стал.

Странные речи для того, в чьих жилах течет Кровь. Жив? Что значит жив, Амадео?

Но мои мысли касались только меня. В их встрече для меня не нашлось места.

Наконец человек сел и, оказавшись лицом к лицу с сыном, начал что-то понимать.

Амадео дрожал, но не сводил глаз с отца.

– Прошу тебя, отец, забудь меня, – взмолился он. – Но ради Бога запомни: меня никогда не закопают в монастырских пещерах. Нет. Со мной может случиться что угодно, но только не это. А все благодаря тебе – ты не позволил, ты пришел и потребовал, чтобы я поехал с тобой, чтобы я исполнил сыновний долг!

Что он такое говорит? Что означают его слова?

Амадео был на. грани слез – страшных, кровавых, которые мы не умеем скрывать. Но когда он поднялся со скамьи, старик крепко схватил его за руку.

Он все же узнал своего сына, понял, кто стоит перед ним. И назвал моего Амадео Андреем.

– Отец, мне пора, – сказал Амадео, – но ты навсегда запомни, что видел меня. Запомни, что я сказал: ты спас меня от мрачных монастырских пещер. Отец, ты подарил мне не смерть, а жизнь. Перестань пить, отец. Вернись к охоте. Приноси дичь к княжескому столу. Пой свои песни. Помни, что я специально приехал, чтобы рассказать тебе правду.

Оцепенение спало, и бородач крепко вцепился в руку Амадео.

– Сынок, ты мне нужен, останься! Кто поверит, что я тебя видел?

К глазам Амадео подступили слезы.

«Разве этот человек не замечает в них крови?» – мелькнуло у меня в голове.

Наконец Амадео высвободился и, сняв вторую перчатку, стащил с пальцев кольца и вручил их отцу.

– Вот, возьми на память. И скажи матери, что это я приходил к ней сегодня. Она меня не узнала. Объясни ей, что золото получено честным путем.

– Останься со мной, Андрей! – воскликнул отец. – Здесь твой дом. Кто забирает тебя на этот раз?

Этого Амадео вынести не мог.

– Я живу в Венеции, отец, – проговорил он. – Так получилось. А теперь мне надо идти.

Не успел отец оглянуться, как Амадео вышел из кабака, а я, угадав его намерения, уже ждал снаружи. Мы оказались вдвоем на слякотной улице.

– Пора уходить отсюда, Мастер. – Амадео стоял на пронизывающем холоде без перчаток. – Что, если бы я так и не попал сюда? Я никогда бы не увидел его, никогда не узнал бы, как он страдает из-за моего исчезновения.

– Смотри-ка, – перебил его я, – идет твоя мать. Я уверен, она узнала тебя и идет сюда.

Я указал на приближающуюся фигурку со свертком в руках.

– Андрей, – сказала она, подходя к нам, – вот твоя последняя икона. Сынок, я знала, что это ты. Кто же еще? Отец привез эту икону домой в тот день, когда ты пропал.

Почему же он не забирает икону?

Мама, оставь ее себе. Сохрани для малышей. Я не возьму.

Он плакал, ведь эта икона предопределила его судьбу. Мать смирилась.

Но взамен иконы вручила ему другой маленький подарок: красиво расписанное яйцо – одно из киевских сокровищ, имеющих огромное значение для тех, кто по традиции украшает их замысловатыми узорами.

Он быстрым и нежным движением забрал подарок, а потом обнял ее и страстным шепотом постарался объяснить что не сделал ничего плохого, что разбогател честным путем, что когда-нибудь, может статься, еще вернется домой.

Сладкий обман.

Но я видел, что, несмотря на любовь к матери, он страдает не из-за нее. Да, он отдал ей золото, но деньги для него ничего не значили. Ему не давал покоя мужчина. Да, его отец. И еще монахи. Отец вызвал в его душе бурю эмоций и заставил наговорить резких слов.

Я был потрясен. Но разве Амадео не испытывал схожих чувств? Он, как и я, считал отца погибшим.

Обнаружив, что отец жив, Амадео оказался во власти навязчивой идеи: этот человек сражался с монахами за его душу. Я сознавал, что Амадео любит его намного больше, чем когда-нибудь любил меня.

Мы отправились в обратный путь – в Венецию.

Сам понимаешь, мы это не обсуждали, но я знал, что в сердце Амадео отец прочно занял первое место. Личность сильного бородатого человека, яростно боровшегося против монахов, готовивших мальчика к смерти в лавре, казалась ему превыше всех.

Я своими глазами наблюдал, как рождалась эта навязчивая идея. Все произошло за считанные минуты в кабаке у реки, но я постиг истинную природу одержимости Амадео.

До путешествия в Киев я считал, что расколом души Амадео обязан противоречию между богатым и разнообразным венецианским искусством и строгим, стилизованным искусством Древней Руси.

Но я понял, что ошибался.

То был раскол между монастырем, иконами и самобичеванием, с одной стороны, и отцом, полным сил и воли к жизни охотником, в роковой день вытащившим сына из лавры, – с другой.

Амадео больше никогда не упоминал ни об отце, ни о матери. Никогда не говорил о Киеве. Он положил красивое расписное яйцо к себе в саркофаг, так и не объяснив мне его значения.

Случалось, что я работал в студии, страстно увлеченный новым полотном, а он заходил составить мне компанию и теперь уже совсем по-иному взирал на мои картины.