Кровь избранных

Темный силуэт хижины неожиданно вынырнул из переплетения веток. Лошадь еле передвигала ноги, и Шань Фен спрыгнул на землю, чтобы ей стало легче. Дом виделся меньшим, чем до отъезда. А ведь прошло всего несколько дней с тех пор, как парень уехал. Казалось, что строение вбирает в себя сумеречный вечерний свет, не отражая его, и вокруг стен образуется мрак. Пятно тьмы на фоне лилового неба.

Китаец подвел коня к поилке, расположенной в нескольких метрах от дома. Жеребец замер не шевелясь: он настолько утомился, что у него не было сил даже напиться. Оставив утомившееся животное, Шань Фен двинулся к входу. Но стоявшую тишину вдруг разорвал странный плеск.

Парень осторожно пошел назад и различил в темноте плотную фигуру, на четвереньках стоявшую у поилки. По козлиному запаху он узнал молчуна Лю, с которым не одну ночь делил убогую подстилку, охраняя дом. Юноша опустил руку в маслянистую от крови воду и вытащил голову телохранителя. Под подбородком зиял разрез до половины горла. Легкий всплеск вызвало сокращение шейной мышцы.

Шань Фен отступил к окну и вытащил из-за пояса кинжал. Огнестрельного оружия он с собой не взял. Китаец крадучись подошел к двери: прикрыта, но не заперта. В такой момент строить предположения бесполезно и опасно. Секунду поколебавшись, парень приоткрыл створку и проскользнул внутрь, полуприсев и держа оружие перед собой. Сквозь ставни единственного в комнате окна проникал слабый свет, и парень смог рассмотреть обстановку. Кабинет Хофштадтера был перевернут вверх дном, повсюду валялись листки бумаги, под ногами хрустели остатки разбитого микроскопа и осколки стекла от пробирок. Сосуды, откуда профессор брал образцы для анализов, исчезли, а разбитый ящик, в котором они хранились, валялся в углу.

Вдруг откуда-то негромко донесся хриплый стон. Шань Фен застыл, вслушиваясь и держа кинжал в выставленной вперед руке. Тяжелое, сиплое дыхание доносилось из-за опрокинутого стола в глубине комнаты. На полу лежал, повернувшись набок, худой старик. Бледность говорила о том, что жизнь угасает в нем.

На льняном жилете, посередине груди, темнело пятно. Половицы под телом профессора намокли от крови. Видимо, помочь ему было уже нельзя.

Шань Фен нагнулся к нему:

— Майн герр, я пришел.

Лицо старика на секунду оживилось, гаснущие голубые глаза повернулись, по телу прошла дрожь.

— Не шевелитесь, прошу вас.

Китаец медленно отвел волосы с холодеющего лба. Хофштадтер явно силился сказать нечто членораздельное. Юноша поднес ухо к его губам, но смог различить только одно слово:

— Пре… да… ли.

Глаза профессора закатились, и наступило безмолвие. Тишина внутренняя, не та, что царила вокруг. Тишь утраты. Сидя на полу, с головой мертвого на коленях, Шань Фен не знал, каким богам молиться. Его учили, что их нет, а религией держат народ в повиновении. От сознания собственного поражения у парня закружилась голова. Он вцепился пальцами в ремень висевшей на плече сумки и грустно сказал: «Что же мне теперь делать, профессор? Куда я дену твои записи?»

И тут сознание китайца прояснилось, и вспыхнула ненависть.

Вдоль дома промелькнула какая-то тень. Шань Фен выскользнул наружу, быстро пробежал и оказался в нескольких метрах от еле различимой в темноте фигуры. Стук сердца отдавался в ушах, кровь бешено пульсировала в висках. Парень прыгнул, атакуя не по велению разума, а по жгучей потребности освободиться от физического чувства тоски.

Схватив противника за плечи, китаец легко опрокинул его на землю. Враг оказался слабым и, против ожидания, хрупким. Это и удержало парня от удара кинжалом. И тут незнакомец тоненько пискнул:

— И-и-и!

Не выпуская его из рук, Шань Фен отвел волосы от лица:

— Хун?! Что ты тут делаешь?!

Девушка дрожала всем телом, лицо ее было перемазано грязью и кровью, одежда разорвана. Говорить крестьянка не могла, только стонала. Шань Фен крепко взял ее за плечи, притянул к себе и стал тихонько раскачивать, чтобы Хун немного успокоилась. На миг парень обернулся на дом, и мысли его вернулись к последнему прибежищу Хофштадтера: «Я сам не понимаю, что делаю…» Наконец девушка заплакала. Тогда юноша отпустил крестьянку, ожидая услышать, что с ней случилось.

— Солдаты… вернулись… — Хун, как заведенная, продолжала раскачиваться взад-вперед, словно монотонное движение помогало ей говорить. — Глаза у них были нехорошие. Отец сказал, что они всегда так смотрят, когда проигрывают сражение. Папа объяснил, что военные придут со страхом в душе и злостью в поступках…

Крестьянка опустила глаза, будто невидимая преграда не давала ей рассказывать все откровенно, но Шань Фен, пустив в ход всю нежность, на какую был способен, заставил ее продолжать.

— Их привел человек, который когда-то доставил тебя сюда… Он указывал, что забрать, а что разломать.

— Юань Чэ?

Услышав имя, девушка кивнула и разрыдалась.

— Папа не хотел его впускать, так как знал, зачем они пришли… Юань Чэ убил отца, а меня велел держать покрепче…

Не было нужды спрашивать зачем.

— Это он привел сюда военных? Солдаты еще в деревне?

— Они стали на постой по домам… И Юань Чэ тоже.