Кровь хищника

Не прошло и месяца со дня их возвращения на хутор, как ударили настоящие морозы. Хадие пришлось поселить Милку с козлятами в доме, чтобы не померзли. Да и Миляш так веселее. Длинными вечерами дочка играла с козлятами, Милка хрумкала сеном, которого сохранилось немного в сарае, а Хадия занималась рукоделием. Из того же красного материала сшила занавески и прикрыла окна, чтобы не испытывать постоянного ощущения, что кто-то заглядывает из темноты в дом сквозь стекло. Начесала пуха с Милки и связала для себя и Миляш носки, пригодились спицы, которые Анфиса забыла взять с собой.

…Был один из таких вечеров. В доме тихо, тепло, а на дворе завывает ветер. Воет и воет на разные голоса. Иногда даже кажется Хадие, будто где-то неподалеку корова мычит. Прислушавшись, женщина вдруг аж подскочила на месте. А ведь действительно — корова!

Вышла на улицу, плотно укутав лицо платком. И тут совершенно отчетливо услышала тяжелый коровий вздох и, вслед за ним, протяжное мычание. За домом, в защищенном от ветра месте, и впрямь стояла корова с телкой. При свете луны их силуэты выделялись на фоне бревенчатой стены. Хадия подошла поближе, безбоязненно обняла шершавую коровью морду, погладила по щеке. Та тоже потянулась к женщине и лизнула руку теплым языком, словно узнала. Хадие в морде животного тоже как будто показалось что-то знакомое. Будто молнией высветило в ее памяти, как тетка Анфиса звала перед дойкой: «Маруся, Марусь!..»

— Марусь… — вполголоса позвала Хадия. Корова протяжно замычала, услышав свою кличку, и послушно пошла вслед за Хадией в хлев. Радости Хадии не было предела. Видно, Аллах решил облегчить ее мучения и послал в хозяйство корову, чудом пережившую последние годы скитаний по лесу, да еще и принесшую приплод. Теперь-то уж точно с голоду не помрут они с Миляш.

Грех

Жизнь вроде бы начала входить в нормальное русло. Но не давал покоя лежавший на сердце комок. А именно — отсутствие «месячных», которые обычно приходили в свой срок. Она — беременна?! Что делать? Как ни бойся греха, а надо смотреть правде в глаза. Правда же диктует свои жесткие правила: когда еле-еле удается прокормиться двоим, как можно отважиться рожать еще одного ребенка? Одно дело, когда есть опора в жизни, и совсем иное, когда ты одна-одинешенька… Очень хотелось Хадие родить этого ребенка — подарок счастливых дней, которых в ее жизни было так мало. Очень хотелось, чтобы он был похож на Такыя. Но ей ли, человеку, испытавшему столько горечи в жизни, не понимать, что ради рождения одной жизни можно погубить все три? А раз так… Раз так, то ради Миляш приходится прервать едва зародившуюся внутри нее, Хадии, новую жизнь, еще бессловесную, безропотную. Но как горько и страшно об этом думать молодой женщине!..

Хадие известно, как это делается. Помнит она, как Анфиса в отсутствие Ивана попросила матушку-покойницу:

— Соседка, Иван поехал мед отвозить, вернется только завтра. За это время надо одно дело сделать.

— Что за дело? — настороженно спросила мама.

— Да уж такое дело…

— Грех это, Анфиса, — сердито оборвала мать. — Рожай, да и все тут.

— Да что же мне, каждый год рожать?!

Мать Хадии на это упрямо возразила:

— Грех это.

— Ладно, грех не на тебя, на меня падет. Помоги мне. Одна, боюсь, кровью изойду!

После этого тетка Анфиса заварила в чайнике какую-то травку с желтыми цветами, кажется, пижму, и выпила целую большую кружку. Да потом еще парилась в бане много раз, хлестала себя жестким веником по пояснице и снова пила тот отвар. К вечеру она ушла домой бледная как полотно, с заострившимся носом и синими кругами под глазами. Еще сказала матери напоследок:

— Все… Все.

А та, не переставая, причитала:

— Ой, Анфиса, грех же это! Молись, проси у своего Бога прощения!

Мелко и часто перекрестившись, Анфиса с трудом пошла к своей избе, кривясь на ходу и держась за живот…

«Ах, мама, мамочка! Разве бы не родила я потомка Такыя?! Если бы ты видела, какие у него глаза. Черные, как угольки. А волосы густые и черные, блестящие, как вороново крыло. Кажется жизнь бы отдала, только бы еще раз побывать в его объятиях, мама! Но не могу, не могу… Ради Миляш… Прости меня, мамочка!..» Так мысленно просила Хадия прощения у покойной матери, но от принятого решения не отступилась. Слишком уж назойливо попадались на глаза пучки желтой травы, висевшие на жердине в сенцах…

* * *

Вставали зори, наступали вечера. День сменялся другим днем, шел месяц за месяцем, на смену одному времени года приходило другое. Хадия привыкла к новому ритму жизни, который ее вполне устраивал и не осложнялся излишними переживаниями. Миляш росла, вытягивалась в рост и уже почти догнала мать. Ущербной она себя не чувствовала и жизнью, казалось, была вполне довольна. Не переживала, что живут они одиноко, что нет рядом других людей, не сетовала на то, что одинокая их жизнь проходит в глухом лесу. Ведь она и не знала иной жизни, не представляла, что есть где-то на свете большие деревни и огромные, по сравнению с их затерянным в глухомани хуторком, города, полные людей…