Кровь хрустального цветка

Рордин склоняет голову набок, рассматривает меня с пристальностью художника со штихелем в руке, словно ищет, что отколоть.

Слежу за тем, чтобы он видел во мне лишь ледяную решимость, которой я против воли у него же и научилась.

Меж его бровей залегает морщинка, взгляд устремляется на мое подношение.

Я вскидываю подбородок и снова тычу хлебом.

Кашлянув, Рордин выхватывает закуску и запихивает ее в рот. Клянусь, он даже не жует, прежде чем проглотить, и в его глазах мелькает что-то такое, от чего у меня по спине пробегает холодок…

Что-то сродни ненависти.

– Счастлива? – цедит Рордин, и я выдыхаю, вдруг осознав, что все это время не дышала.

Он только что ел при мне…

Такая, казалось бы, мелочь, но для меня… это все и вся.

Киваю.

– Хорошо. Теперь, когда с этим разобрались, как ты, мать твою, выбралась из башни?

От рычания в его голосе, от невысказанных угроз в его глазах сложно не увянуть.

Отворачиваюсь от пристального взгляда, изображаю скуку.

– У меня свои методы.

Рордин снова хватает мою руку и тащит меня по широкой дуге, подальше от служанки с подносом с бокалами.

– Я выясню.

– На твоем месте я бы не стала, – отзываюсь я, пытаясь вывернуться из тисков и сцапать еще один бокал. Игристое вино оказалось вкусным, и мне нравится, как оно согревает изнутри.

– Почему нет, Орлейт?

Слова режут без ножа, и я съеживаюсь, вспоминая маленькое путешествие над пропастью…

Рордин все поймет, и тогда я, вероятно, пожалею, что не рухнула с гребаной балки и не разбилась насмерть.

– Что ж, теперь я весьма заинтригован, – цедит он, заводит меня в угол, окруженный большими вазами с ночными лилиями, и встает спиной к стене так, чтобы мы смотрели на оживленную толпу.

От его близости меня пробирает холодом до костей, но от нее же кожа горит огнем.

– Вспомни, сам же хотел моего присутствия.

– Возможно, я неясно дал это понять, – негромко произносит Рордин, и от его баритона у меня слабеют колени. – Но то, что я сказал не приходить, послал служанку забрать платье, а затем запер тебя в башне, было моим способом отменить твое приглашение.

Молясь, чтобы щеки не были такими красными, как мне кажется, я изображаю то, что представляется мне царственной осанкой.

– Ты привел меня на тот совет, потому что хотел вытолкнуть за мою черту. Если ты думаешь, что я готова выйти в мир, зачем останавливаешь?

Взгляд Рордина становится жестким.

– То, чего я хочу, то, что мне нужно, и то, что правильно, – это три совершенно разные вещи.

Чуть не смеюсь, пристально рассматривая толпу, которая держится от нас на почтительном расстоянии.

– Как таинственно.

Слышит ли Рордин бешеный стук моего сердца? Я слышу. Оно гремит у меня в ушах, потрясает до глубины души.

Оно твердит мне напирать дальше – рубить, кромсать, пока я не разломаю Рордина на части, чтобы изучить внутренности. Проверить, такой ли он каменный под твердой поверхностью.

Замечаю, что он отпустил мою руку, лишь когда холодные кончики пальцев касаются обнаженной поясницы…

Вздрагиваю.

– Несмотря на то, как я жажду крови, – бормочет Рордин, и слова звучат несколько отстраненно, будто он собирался сказать нечто иное, – в этом цвете ты действительно выглядишь потрясающе.

У меня перехватывает дыхание, я резко вскидываю голову, и кровь приливает к щекам, когда он начинает выводить на моей пылающей коже круги.

Маленькие, дразнящие, нежнее, чем прикосновение кончика кисточки. Они будоражат все мое нутро, сворачивая клубок нервов внизу живота, будто живого, дышащего, горячего змея.

Между ног становится влажно, я стискиваю бедра и чувствую, как румянец перетекает на шею и ниже, превращая соски в твердые пики.

Я каменная статуя, боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть. Беспокоюсь, что, если я двинусь, Рордин почует реакцию моего тела на крошечную дозу внимания, которой он меня одаривает.

– Спасибо, – шепчу я, едва всколыхнув воздух.

– Хотя не уверен, как отношусь к тому, что все вокруг допущены ко всему… этому, – цедит Рордин, выписывая круги ниже, и ниже, и наконец они танцуют вокруг ямочек над моей задницей.

Прочищаю горло, стараясь не ерзать.

Он еще никогда не прикасался ко мне так – откровенно, изучающе. Словно он пишет на моей коже маленькие секреты.

– Это просто спина…

– Это не просто спина, Орлейт.

Сглатываю терпкий привкус нерешительности, что подвергает сомнению все, что я собираюсь сделать.

Несколько движений пальца, и Рордин пустил на лоскуты мою силу воли, превратил меня в жалкую лужицу горячей потребности. Я раба этих капелек внимания, которыми он меня поит, я нуждаюсь в них как в воздухе… и не могу себе позволить.

Цена слишком высока.

Сильная, собранная, несгибаемая…

– Почему ты запер дверь? – спрашиваю я, выцарапывая слова из вновь закаленной решимости.

На мгновение мне кажется, что между бровями Рордина появляется морщинка, но потом я моргаю, и ее уже нет.

– Из милости.

Наверное, сейчас не самое лучшее время говорить ему, что за заботу я, конечно, признательна, но над исполнением хорошо бы поработать.

– И все?

– Да. Но сейчас ты здесь, – говорит Рордин, изучая толпу.