Кровь хрустального цветка

Когда я наконец отдергиваю иглу, большой и указательный пальцы пульсируют от вспышек жгучей боли, в нос бьет запах опаленной плоти, вытягивая на поверхность воспоминания.

Темные. Мучительные, которые я гоню прочь.

Я сверлю иглу взглядом…

Когда я отдаю Рордину кровь, мое ненасытное любопытство почему-то не становится камнем преткновения. Да, я отчаянно желаю знать, зачем она ему, но сам факт его нужды заставляет меня ночь за ночью прокалывать палец годами.

Вокруг этого действа я выстроила всю жизнь. Цеплялась за него всем своим существом.

Жаждала его. Питалась им. Полагалась на него. Убеждала себя, что между нами происходит нечто особенное…

Но Рордин растоптал мои надежды в прах, как только застегнул куплу на запястье Зали.

Я вонзаю иглу в кончик мизинца, почти до кости, и шиплю, но эта боль ничто по сравнению с той, что раздирает мне сердце.

На коже набухает капелька крови, и я роняю ее в пустой кубок, жалея, что не могу так же легко сцедить чувства. Проделать дыру и дать чистому гневу, печали, горю сочиться наружу, пока от Рордина внутри меня ничего не останется.

Но он все еще там, глубоко засел в сердце. Заставляет нутро скручиваться, сжиматься и…

Я опять колю себя иглой, теперь в большой палец, засаживаю ее глубже, чем когда-либо. Кровь тут же льется наружу, но тяжесть в сердце никуда не уходит.

Поэтому я втыкаю иглу снова, и снова, и снова, пока все десять дрожащих пальцев не добавили свою каплю в небольшую алую лужицу чистой меня.

Я ненавижу этот цвет – цвет секретов. Цвет моего прошлого, настоящего, но не будущего.

Но я также люблю его.

В густой лужице крови я почти вижу отражение Рордина – того, как он смотрел на меня с края обсидиановой площадки.

В его глазах читалось, что я его предала. И если выбраться из-под осколков разбитых надежд, которые я подпитывала, убеждая себя, что между нами нечто много большее, я начинаю понимать…

На протяжении девятнадцати лет я жила здесь, в башне, и не знала опасности. Меня кормили, одевали, обучали. Тренировали, позволяли свободно бродить по замку, который принадлежит тому, кто превыше всего ценит личное пространство.

Ничто не причиняло мне вреда. Никто не заставлял выходить за рамки привычного.

Да, Рордин сделал мне больно первым, но я отплатила той же монетой, и не только во имя общего блага. Частичку моих действий подпитывала месть, бурлящее желание ранить Рордина так же сильно, как он меня.

Все это… то, что происходит между нами, превращает меня в чудовище.

Вернувшись к лестнице, я сгребаю часть лоскутов, а остатки бросаю за закрытой дверью. Опустившись на колени, я открываю Шкаф.

В этом цвете ты действительно выглядишь потрясающе…

Лицо искажает гримаса.

Заталкиваю платье в нишу, ставлю посреди рваной ткани изуродованный кубок и захлопываю дверцу.

Развернувшись, сползаю спиной по жесткой поверхности, обхватываю колени руками, будто это поможет не развалиться на куски.

Частичка меня надеется, что Рордин бросится сюда, наверх. Каким-то образом почует, что я приготовила ему роскошное, чистое угощение, и сразу же примчится.

В остальном я верю, что он накажет меня ожиданием.

Утекают минуты, и бурлящий внутри омут чувств заставляет отсчитывать в них каждую секунду.

Придет ли Рордин вообще?

Мысль о том, что крошечная лужица в кубке останется нежеланна, не испита… причиняет боль. Мысль о том, что я больше никогда не дам ему вкусить меня, ранит.

Несмотря ни на что, в душе я наслаждаюсь тем, что моя кровь оказывается у него внутри. Что капля за каплей я нахожу способ в него просочиться.

Завладеть им.

Но связанной узами обета даме не подобает так думать, даже я это знаю. Я прочитала достаточно книг, чтобы иметь представление о маске из приличий, которую положено надеть женщине, когда она принимает куплу.

До меня доносится едва слышный стук шагов, сердце подпрыгивает в груди от облегчения. И обрывается, когда я понимаю, что мне осталось всего несколько раз голодно вслушиваться в их звук.

С каждым новым шагом он замедляется, поступь гораздо мягче обычного.

Что же с ним?

Маленькая дверца открывается с легким скрипом несмазанных петель, и я прерывисто вздыхаю, представляя, как хлынуло наружу мое платье, будто внутренности убитого зверя, обнажило острое, кровавое подношение.

Смотрит ли Рордин на кубок, видит ли всю боль, которую я излила в пустую чашу? Разбитые края, безмолвную мольбу показать мне и его мучения?

Снова скрип, дверца захлопывается, и наступает тишина. Лишь всепоглощающая тишина, что тянется так долго, что комната перед моими глазами начинает покачиваться.

Постучи в дверь. Ворвись. Кричи. Скажи, как ты разочарован.

Скажи, что никогда меня не простишь – до конца своих дней…

Но Рордин ничего этого не делает. Не дает мне возможности выплеснуть яд, который теперь я вынуждена глотать.

Он спускается по ступеням Каменного стебля, и я судорожно выдыхаю, все еще одетая лишь в свою слишком тесную кожу и оковы последствий.

И густой нагар разочарования.

Я бросила вызов, а Рордин даже не явился.

Его шаги затихают, и огонь у меня внутри гаснет, как сгоревший фитиль.