Кровь хрустального цветка

Он все такой же жесткий, но слова надтреснуты, потускнели от времени, пестрят сколами. Эти слова так долго были заточены у него внутри, что теперь опасаются свободы.

– Это ты, – продолжает Рордин. – Вот кто ты на самом деле.

Кто я на самом деле.

Вскакиваю на ноги, спотыкаюсь на следующем же шаге. Левый кулак Рордина разжимается, его пальцы подрагивают, когда я хватаюсь за туалетный столик, чтобы не упасть, и шелковая наволочка, забытая, падает на пол.

– Как?

Молчание.

– Как ты спрятал меня от самой себя?

Рордин отвечает жестким взглядом, который говорит куда больше, чем отсутствующие слова.

Я сглатываю, словно заталкиваю в горло осколки стекла, и быстро понимаю, что это неровные грани предательства, которые взрезают меня изнутри по пути вниз.

– Ты мне лгал.

– Я бы лгал тебе вечно, если бы знал, что это сойдет мне с рук.

Признание бьет не хуже камня по голове, и я, пошатнувшись, быстро моргаю, чтобы развеять туман перед глазами.

Эти слова были сказаны с холодной, отстраненной уверенностью.

– Почему?!

– Потому что я дал обещание умирающей женщине. – Рордин скользит вперед на шаг, нависает надо мной темным силуэтом, пронзает мою слабеющую выдержку. – Обещание, которое я намерен сдержать.

– И что же это за обещание? – спрашиваю я через ком в горле.

– Уберечь тебя.

Уберечь…

– И все? – Каждая клеточка моего тела замирает. – Это единственная причина?!

– Да.

Ответ мгновенен, слово удар плети, и он отсекает что-то жизненно важное.

Мои глаза закрываются, и сердце делает то же самое. Короткое слово иглой прокалывает пузырь неуверенности.

Я вскидываю подбородок и смотрю, как расширяются зрачки Рордина, когда в моих проявляется сталь.

– Что ж. Считай, что от обещания я тебя официально освобождаю.

Направляюсь к кровати, но меня ловят за запястье, останавливая, заставляя развернуться.

– Лей…

– Убери руку.

Рордин с резким шипением разжимает пальцы, а потом сразу же хватает мое второе запястье и дергает – притягивает меня так близко, что я чувствую, как клокочет гнев в его вздымающейся груди. Он наклоняет голову, и его лицо оказывается прямо напротив моего, обдает меня ледяным дыханием.

– Ты от меня никогда не избавишься. Пусть у тебя нет тени, но ты навеки прикована к моей. Думаешь, эта штучка имеет вес? – взмахивает Рордин моей рукой, той, что скована куплой Кайнона, и у него вырывается злобный смешок. – Можешь сбежать, привязать себя к своему хорошенькому верховному владыке, но я отыщу тебя в любом уголке континента. Не потому, что хочу этого, а потому, что я, чтоб тебя, иначе не могу.

Он отталкивает мою руку с такой силой, что я отшатываюсь на три шага. Рордин сокращает это расстояние между нами, и я натыкаюсь спиной на столбик кровати.

Я судорожно втягиваю воздух, когда Рордин придвигается так близко, что давит на меня всеми острыми углами, всеми буграми мышц. Его колено раздвигает мои ноги, бедро упирается в самое интимное…

Обнаженную, беззащитную часть моего тела, что вдруг вспыхивает огнем и ноющей болью.

Мне должно быть страшно, ведь меня пригвоздил к месту мужчина вдвое больше меня, с остекленевшими в ярости глазами.

Мне не страшно.

Я в ловушке между стремлением расцарапать ему лицо и желанием, чтобы он приподнял бедро чуть выше, надавил чуть сильнее на горячее, набухшее местечко у меня между ног.

Метнув взгляд в сторону, Рордин усмехается и хватает с края кровати «Цыганку и Короля ночи».

– Хочешь сказочку? – выплевывает он, размахивая книгой у меня перед носом. – Я – твоя сраная сказочка. Я прикован к твоей душе, Орлейт, и поверь мне, «жили они долго и счастливо» не бывает. Не для меня и уж точно не для тебя.

Рордин бросает книгу на кровать и отступает на шаг, оставляя меня хватать ртом воздух и цепляться за столбик.

Мой мир дал крен. Я не узнаю саму себя, и я понятия не имею, кто этот мужчина, который стоит напротив и смотрит на меня так, будто презирает. Искренне презирает.

И сейчас чувство взаимно.

Меня бесит, что все эти годы он мне лгал, причинял непростительную боль. И меня бесит, что даже сейчас, после всего, что он сотворил, мое тело все равно горит и непристойно жаждет, пульсирует от гребаного желания, чтобы он в меня вошел.

Я сбита с толку, разбита вдребезги – и сыта по горло.

По самое, чтоб его, горло.

– Пошел вон, – бормочу я едва слышно.

Хрупкие, надтреснутые слова, и в глазах Рордина что-то ломается. Даже линия крепких плеч делается мягче, когда он тяжело вздыхает и массирует переносицу.

– Мила…

– Пошел! Вон! – гаркаю я, и мои слова больше не болезненны.

Они громкие и неуклюжие – камни, брошенные, чтобы покалечить.

Глаза Рордина вновь становятся жесткими, он отдаляется. Кажется, будто он отпустил мне пощечину, но я нахожу в ней удовольствие.

Рордин кивает, засовывает руки в карманы и отступает, не сводя с меня пристального взгляда.

– Как пожелаешь.

Он поднимает с пола выбитую дверь, прислоняет ее к стене.

Я мрачно взираю на его мощный силуэт, жду, когда он переступит порог, оставит меня сходить с ума в одиночестве.

Рордин смотрит на меня через плечо.

– Кулон. Надень его.