Кровь королей

– Вы знаете святого? – сказала она, краснея еще больше. Она сделала взволнованное движение, намереваясь встать и взять меня за руки. – Вы тоже считаете, что он единственный, кто может помочь! Тогда я могу вам сказать, что царевич все это время зовет Распутина, требует «Григория Ефимовича», как он его называет, и постоянно повторяет его имя. Их величества знают, что только Распутин может спасти ребенка. Но судьба неблагосклонна, – продолжила она, – Распутин сейчас в Сибири, в своей родной деревне Покровское, и пройдет много времени, пока он приедет в Спалу. Конечно, он приедет слишком поздно. Это несчастье всего народа. Но… – ее, казалось бы, невинное лицо приняло выражение ненависти, – виноваты все те, кто годами пытается лживыми наветами опорочить святого и отдалить его от императора и императрицы. Этим бессовестным карьеристам и дельцам, которые ради собственного честолюбия продают Россию, не удалось отвратить императрицу от Распутина… Однако их нападки привели к тому, что он уехал в Покровское. Может быть, этим они убили царевича…

Она схватила и сжала мои руки.

– Вы первый врач, – сказала она, – который говорит о чудесной силе Распутина в борьбе с болезнью царевича. Ее величество была права, когда в отчаянии послала за вами. Ее величество всегда делает правильный выбор. Ее величество – единственный человек, который действительно понимает силу этого святого… По поручению ее величества я послала в Покровское несколько телеграмм. Ее величество попросила Распутина помочь издалека. Может быть, его молитва настолько сильна, что подействует из Сибири и спасет царевича…

Потребовалось некоторое усилие, чтобы освободиться из ее рук. Вид у нее был почти комический. Большая шляпа съехала и смяла прическу. Если бы ситуация не была столь трагичной, я бы, быть может, рассмеялся, чтобы разрядить обстановку. Но сейчас меня охватило сострадание – безграничное сострадание к ней и императрице.

– Профессора Раухфуса вы также уведомили? – спросил я.

– Да, – сказала она. – Я ему сообщила. Он едет следующим поездом… Но… – добавила она, немного помедлив, – я думаю, что он – простите мне эту откровенность – сможет помочь царевичу так же мало, как и вы. Моя единственная надежда – это Распутин. И я счастлива, что могу сказать вам это, потому что теперь знаю, что вы меня понимаете…

Я сделал вид, что не заметил ее попытки причислить меня в круг ее единомышленников. Я лишь сказал:

– Я поеду с тем же поездом…

Помимо обязанности выполнить пожелание или приказ царя, меня подтолкнуло к поездке в сущности жестокое любопытство врача: мне было интересно узнать, чем закончится болезнь и какую роль сыграет Распутин на этот раз… Я собирался в мрачном настроении, опасаясь, что не смогу сделать ничего другого, кроме как облегчить последние страдания или подтвердить трагическую смерть ребенка, за которым следит вся Россия.

После поездки через густые леса вечером я встретился с Раухфусом в Спале. В дороге мы практически не могли обменяться мнениями, так как Вырубова не оставляла нас почти ни на минуту. Нам удалось побеседовать без помех лишь один или два раза. Мы сошлись во мнении, что медицина здесь бессильна. Пустая фраза о «чуде» была у обоих на языке. Но мы ее не произносили.

В охотничьем павильоне, лишенном внешней роскоши и придворных церемоний Царского Села, царило угнетающее настроение. Вырубова исчезла, сразу же отправившись к императрице. Нас встретил доктор Деревенко, выглядевший усталым и постаревшим. По-видимому, он не спал ночь. Он приветствовал нас словами:

– Слава богу, что вы здесь. Я не могу больше выносить страданий этого ребенка…

Деревенко смотрел на меня покрасневшими глазами.

– Драма, которую мы с вами пережили пять лет назад, повторяется в еще худшем варианте. Я должен подчеркнуть: в худшем варианте. И если вы не принесли с собой новых медицинских открытий, я не вижу, на что надеяться. Но утешает хотя бы то, что я не один…

Я и сегодня думаю, что у него, как и у меня, в этот момент на языке была фамилия Распутина, но он не произносил ее, оглядываясь на Раухфуса, которого мы знали слишком мало. Лишь когда Раухфус вышел, чтобы помыться и приготовиться для визита к больному, Деревенко привел меня в комнату, в которой он жил.

– Это кровоизлияние в бедро и в малый таз, – сказал он, – обширнее, чем тогда. Тщательное обследование невозможно. Ребенок кричит, как только я касаюсь постели. Обе ноги поджаты к животу. Двигаться не может. Температура выше, чем тогда, и озноб, который опять-таки вызывает боль, указывает на сепсис. При этом мальчик почти все время в ясном сознании, понимает свое состояние и – вот настоящая трагедия – молится о том, чтобы смерть избавила его от боли, просит похоронить его в царскосельском парке. С этой просьбой он обращается к его величеству императору, который беспомощно сидит у постели. Как и тогда, наши наркотики почти не действуют…

До сих пор я молча слушал. Но теперь я сказал то слово, которое было у меня на языке.

– А «чудо Распутина»? – спросил я.

Он пожал плечами.