Кровь, которую мы жаждем. Часть 2 (ЛП)

Его плоть, испепеленная моим клинком. Тело, медленно разрубленное на куски. Я очищу и прижгу кровеносные сосуды, чтобы он продержался дольше. У меня по позвоночнику пробегает холодок, когда я думаю о том, чтобы установить зеркало, чтобы он мог смотреть, как я его режу. Закопать руку в его кишках и использовать его кишки в качестве украшения.

Я скучаю по убийству, тоскую по власти.

Я слишком долго не слушал сладкую, смертельную музыку.

Я уже вижу ноты на странице для концерта, который создам для него.

Когда я захожу за угол открытой кухни, мой план пыток срывается, потому что вместо хладнокровного убийцы я нахожу теплокровного.

Лира напевает.

«Соль и море» Григория Алана Исакова. Первоначально исполнялась группой Lumineers, и эта песня известна мне без моего согласия. Похоже, это ее последнее увлечение.

Она сидит, скрестив ноги, на островке, накинув на плечи одеяло и положив на колени книгу. Тусклый свет лампы рядом бросает отблеск на ее лицо, демонстрируя личико херувима и несколько локонов, выбивающихся из-под надвинутого на голову капюшона. Я прислоняюсь к входу, прикусив язык, когда бросаю взгляд на выцветшую татуировку на ее лодыжке.

Никогда.

Идеальное сочетание жуткого и прекрасного. Легко выделиться среди мира живых, но Лира, милая Скарлетт, она — жизнь, которая кружится по кладбищам. Лицо, которое отзывается эхом среди мертвых. Красота настолько божественна, что смерть не может заставить себя прикоснуться к ней.

Мои руки зудят, когда она берет вишню, пачкая кончики пальцев, прежде чем перевернуть страницу, перенося липкую субстанцию на страницу.

Капля красного сока сползает с ее губ и стекает по подбородку.

Никогда не был так голоден до вишен. Я жажду ощутить их вкус на ее языке, на ее коже. Мой пах сжимается от желания, и эти свободные треники не могут скрыть, как я изголодался по ней.

— Если бы это был фильм ужасов, — говорю я, — ты была бы мертва.

— Я была вежлива и позволила тебе смотреть, — она зевает, вытянув руки над головой и обнажив кожу нижней части живота.

Моя челюсть сжимается, и что-то теплое обжигает мое лицо. Знакомая ухмылка дергается в уголках ее губ, когда она лениво отрывает взгляд от книги, ничуть не потрясенная моим приходом.

Улыбка исчезает, как только она видит меня, так же быстро, как и появилась, и я чувствую жар ее взгляда, прослеживающего мою обнаженную верхнюю половину с неприкрытой привлекательностью. Похоть застилает ее глаза, и она ничего не делает, чтобы скрыть это.

Она владеет им.

Это особая пытка — быть так близко и не прикасаться к ней. Если бы можно было вернуться назад и вернуть каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждый порез, я бы сделал это. Потому что теперь это все живет в моем мозгу, когда она рядом.

— Должен ли я вернуть тебе эту услугу? — я вскидываю бровь, ухмыляясь.

У кошки должен быть язык, потому что она держит рот закрытым, пока я иду к кофеварке, нуждаясь в движении, прежде чем она сделает что-то глупое, например, прикоснется ко мне, а я сделаю что-то безрассудное, например, позволю ей.

Приторный запах свежесваренного кофе успокаивает усталость в моих костях. Я открываю шкафчик над собой и закатываю глаза от множества несочетаемых кофейных кружек. Они различаются по цвету и размеру: от «Гекса Патрикеева» до «Еще чашечку».

Я выбираю прочную белую, наливаю в нее коричневую жидкость, двигаюсь к холодильнику и ожидаю, что налью туда молока, но когда открываю холодильник, то обнаруживаю на верхней полке сливки для кофе, которым я пользовался много лет.

— Ты смотрела, как я пью свой утренний кофе? — спрашиваю я, беря сливки, прежде чем посмотреть на нее.

Лира перекидывает ноги через край острова и пожимает плечами.

— Это обычная марка.

— Конечно, — я провожу языком по передней части зубов. — Мне любопытно, как много ты знаешь обо мне, питомец?

— Ты придурок.

— А ты преследователь. Мой преследователь. Думаю, я вправе спросить, какие границы ты перешла ради того, чтобы следить за мной, — я ставлю чашку с кофе перед собой, опираясь предплечьями на остров в нескольких дюймах от нее.

Мы разговаривали больше всего с тех пор, как я здесь. Ну, она говорила — я молчал и делал все возможное, чтобы избежать ее. Потому что я почему-то всегда знаю, чем заканчиваются наши разговоры.

Ее лицо светло-розового цвета, когда она тихонько теребит подол своей толстовки из Холлоу Хайтс, прежде чем снова заговорить.

— Я не делала это в жуткой манере или ради какого-то больного удовлетворения, как показывают в новостях.

— Нет, ты делала это ради любви, верно? — мой голос резок, подталкивая ее к ответу, который мне нужен. — Так говорят все преследователи, когда их ловят. Это все ради любви.

В ее взгляде горит огонь, внутри нее щелкает выключатель.

— Ты был там в самую травмирующую ночь в моей жизни. Последняя хорошая вещь в комнате, наполненной таким количеством плохого. Ты был там, и я прижалась к тебе.

Никто никогда не называл меня хорошим.

Ни один человек. Даже в детстве.