Кровь на эполетах

— Сохрани его Господь! — перекрестился Синицын. Другие офицеры поддержали. Любят здесь царя, это не в двадцатом веке.

Из полка я вернулся в приподнятом настроении, но мне его мгновенно испортили.

— Где вас носило, граф?! — раздраженно напустился на меня царь, к которому меня потащили сразу по прибытию.

— Навестил свой полк, — ответил я. — Счел нужным сделать это перед сражением.

— Ваша обязанность — неотлучно находиться при моей особе! — отрезал Александр. — Почему вас должно искать?

— Виноват, ваше императорское величество! — поклонился я.

— Ладно, — махнул он рукой. — Слушайте меня. Даву, едва выслушав наши предложения, приказал отправить парламентеров обратно. Не вышло у них. Помнится, выказывали желание говорить с маршалом?

— Точно так, — подтвердил я.

— Вот и поезжайте! Если примет…

— Что могу ему обещать?

— Что угодно — в рамках разумного, конечно. Главное: пусть откажется от сражения. Багратион, прусские и шведские генералы не уверены в успехе — неприятель силен.

Понятно: у царя Аустерлицкий синдром. Тогда он грубо вмешался в управление войсками и потерпел поражение. Хлесткий удар по самолюбию. Не хочет ходить со славой битого императора.

— Мы позволим Даву беспрепятственно уйти в Париж и не станем преследовать, — продолжил Александр. — Сами встанем на границах, намеченных в наших предложениях. Французы не желают их признавать миром, посмотрим, что запоют, когда увидят наши армии.

Это кто ж такой «умный» совет царю дал? Если Даву вернется в Париж, отказавшись от сражения, его отдадут под суд. Маршал на такое ни за что не пойдет. А морковку ему предложить? Большую и сладкую? Не додумались?

— Разрешите отправляться, ваше императорское величество?

— Поезжайте, Платон Сергеевич! — кивнул царь. — Помогай вам Господь! — он перекрестил меня. — И знайте: убедите маршала — быть вам генералом. А еще за мной орден Андрея Первозванного.

М-да, крепко у Александра подгорело. Высший орден Российской империи! В штабе раздобыл белый флаг, сел на Каурку и отправился к французским аванпостам. На одном из них меня и остановили.

— Я офицер Свиты русского императора, — пояснил подошедшему лейтенанту. — Мне нужно видеть генерала Маре.

— Назовите ваше имя! — потребовал француз.

— Платон.

— И все? — удивился он.

— Этого достаточно. Генерал хорошо меня знает. Более того: будет рад видеть.

Пусть лейтенант думает, что я французский шпион в русском лагере. Не убедил: лицо офицера выразило сомнение.

— Генерал в городе. Это далеко, — буркнул он.

— Можете взять мою лошадь. Будет быстрее.

Я спешился и протянул повод французу.

— Ждите мсье! — кивнул он, взобрался в седло и ускакал.

Ждать пришлось где-то час. Я маячил перед аванпостом, размышляя: приедет ли Маре? Вдруг прикажет приколоть посланника и закопать по-тихому? Вместе с ним — и неудобную для него тайну. А так нет человека — нет и проблемы. Скажет солдатам: этот гад застрелил Наполеона, режь его! — и кирдык. Остается уповать на профессиональное любопытство француза.

Солдаты на посту не спускали с меня глаз. Дружелюбия в их взорах не читалось. Такие ткнут штыком — и не поморщатся. Побегу — пристрелят… Маре появился, когда я уже приготовился к худшему. Спрыгнув с лошади, он быстрым шагом подошел ко мне и отвел в сторону.

— Вы с ума сошли, господин посланник! — прошипел вполголоса. — Зачем явились? Если в лагере узнают, что я разговаривал с убийцей императора…

— Я не назвал своей фамилии, а в лицо меня не знают.

— Что вам нужно?

— Поговорить с Даву.

— Зачем?

— Я сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться.

Он насупился.

— Если вы решили шантажировать нас известными вам обстоятельствами…

— За кого вы меня принимаете, генерал? — в свою очередь возмутился я. — Те бумаги, если речь о них, давно сожжены, а пепел развеян. К тому же я дворянин, более того, граф. У меня есть сведения, которые маршалу, как полагаю, будет интересно услышать. Не забывайте, что я из будущего. Решение в любом случае останется за вами.

— Хорошо, — сказал он, подумав. — Едем. Только мне придется завязать вам глаза. Офицеру вражеской армии нельзя видеть наши позиции.

Я кивнул. Раз завязывают — убивать не собираются. Так и трясся на Каурке где-то с полчаса, ничего не видя. Наконец копыта застучали по мостовой, и повязку сняли. Мы въехали в Лейпциг. Маре отконвоировал меня к зданию с башней — как я понял, к ратуше, там мы спешились и поднялись на второй этаж. В приемной генерал оставил меня на попечение адъютантов, с любопытством воззрившихся на меня, а сам скрылся за высокой дверью. Обратно появился скоро.

— Заходите, граф! — пригласил, указав на открытую дверь. Мы вошли. Даву встретил нас, сидя за столом, заваленным бумагами. Выглядел он усталым.

— Бонжур, ваша светлость! — поклонился я.

Он в ответ окатил меня хмурым взглядом.

— Если вы пришли, граф, чтобы убедить нас отказаться от сражения и уйти во Францию, то напрасно тратите мое время, — сказал наконец. — Генерал уговорил меня принять вас, сказав, что принесли интересные сведения. Слушаю.

— Предлагаю капитуляцию вашей армии и Францию в границах 1792 года! — выпалил я.