— Удивляюсь я вам, Платон Сергеевич, — покачал головой Давыдов после того как хлопки смолкли. — Родились и выросли за границей, России, считай, не видели. А поете о ней так, что сердце щемит. Да, балы… — вздохнул он. — Уже не помню, когда в последний раз бывал. А вы, Платон Сергеевич?
— Вообще ни разу, — признался я и пояснил в ответ на его удивленный взгляд. — За границей на балы меня не звали, а в Петербурге не довелось — их не давали по причине войны.
— А что ж поете?
— Почему б не помечтать?
Офицеры захохотали.
— Спойте, еще, Платон Сергеевич! — внезапно попросил Бедряга. — Про Россию. У вас душевно выходит.
Ну, если и этого проняло…
Я люблю тебя, Россия,
Дорогая наша Русь,
Нерастраченная сила,
Неразгаданная грусть.
Ты размахом необъятна,
Нет ни в чем тебе конца,
Ты веками непонятна
Чужеземным мудрецам.[5]
А теперь жестко:
Много раз тебя пытали,
Быть России иль не быть,
Много раз в тебе пытались
Душу русскую убить.
Но нельзя тебя, я знаю,
Ни сломить, ни запугать,
Ты мне, Родина родная,
Вольной волей дорога…
Разошлись мы за полночь. Гусары вышли нас провожать. Прощались тепло: после задушевного вечера их изначальное пренебрежение к пехоте растворилось без осадка. Во дворе Давыдов отвел меня в сторонку.
— Хочу предупредить, Платон Сергеевич, — сказал вполголоса. — Ко мне на днях офицер из Главного штаба приезжал. Сказывал, что в армию приехал Багратион — поправился после ранения у Бородино. Государь прислал его в распоряжение Кутузова, а тот Петру Ивановичу назначения не дает, дескать, нет вакансий. Князь зол и что свет костерит лекаря, который опоил его после ранения и тем самым невольно отрешил от командования армией. Вас это касается?
— Самым прямым образом, — вздохнул я.
— Тогда берегитесь. Петр Иванович горяч, в гневе не знает меры.
Я поблагодарил Давыдова, и мы расстались. К своей избе я возвращался в мрачном настроении. Вмешался, называется, в историю, спас Багратиона. И что в итоге? Один из лучших полководцев России оказался не у дел, поскольку у него с Кутузовым контры, и светлейший не дает генералу командовать. Кстати, совершенно справедливо. Получи сейчас Багратион под начало армию, то немедленно бросит ее в бой — добивать французов. Зря положит тысячи людей. Лучше пусть французы дохнут от голода и морозов. Багратиону этого не объяснишь — не хватает князю стратегического мышления. Заодно и я под раздачу попал. Эх, жизнь моя, жестянка!..
Глава 8
Судьба повернулась к Сержу афедроном, проще говоря — задницей. Еще вчера блестящий офицер Свиты императора, майор гвардии, принятый в лучших домах Санкт-Петербурга, завсегдатай балов, званых вечеров и Английского «клоба», он в один миг превратился в рядового солдата, коим и прежде-то не бывал, поскольку покойный батюшка записал его в гвардейский полк трех лет от роду. При матушке Екатерине такое происходило сплошь и рядом, разумеется, не для всех. Однако старый князь Болхов некогда помог императрице взойти на престол, вследствие чего из поручиков скакнул сразу в генералы и получал в дар богатое поместье с тысячами крепостных. Служить более князь не пожелал и, выйдя в отставку, поселился в имении, где вел рассеянную жизнь, устраивая пышные охоты, лукулловы пиры, и теша похоть с дворовыми девками, коих содержал гарем. Благодетельницу он благоразумно не забывал, периодически наезжая в Петербург с богатыми дарами. Екатерина принимала его охотно: подарки она любила, как и самого князя. Генерал Болхов слыл приятным собеседником: не скупился на комплименты, умел поддержать разговор шуткой и составить любезную компанию за карточным столом. Излишне говорить, что после партии в «макао» из-за него князь вставал с несколько похудевшим кошельком, а императрица — наоборот. Отказать такому человеку в незначительной услуге — записать единственного наследника в гвардию? Смешно.