Кровь на эполетах

— Рад видеть вас, Платон Сергеевич! Ого! — воскликнул, заметив орден на шее. — Георгий третьей степени! Такого даже у меня нет. И в чине вырос, — он перевел взгляд на офицерский горжет, — уже капитан! За что орден пожалован?

— За Малый Ярославец.

— Погоди, — он потер лоб. — Слыхал я, что там батальон наших егерей несколько часов сдерживал корпус Богарне. Так это вы были?

— Так точно, господин подполковник.

— Без чинов, Платон Сергеевич, — сморщился он. — Мы не на смотре. Горю желанием расспросить, как было дело. Не то я после Бородино все по неприятельским тылам шастаю, — Давыдов улыбнулся. — Гляжу и вы к сему подтянулись. Надо бы поговорить. Давайте так, — он вытащил из кармана часы и бросил взгляд на циферблат. — Через пару часов освобожусь от дел, берите своих офицеров и приходите на обед. Разносолов не обещаю, но мяса и водки хватит всем. Вы тем временем размещайтесь. Свободных изб не сыскать, но я прикажу потесниться. Крестьян не обижать, за провиант и фураж платить. Деньги есть?

— Даже серебро, — ответил я, продемонстрировав извлеченный из сумки трофейный франк. — Крестьяне их с охотой берут.

— У нас — тоже! — хохотнул Давыдов. — Кого война разорила, а кому-то на пользу пошла. Будут крестьяне после войны платить подати французским серебром[3]. Условились, Платон Сергеевич. Жду!

Он повернулся и пошел к крыльцу, а я занялся размещением отряда. Спустя два часа вместе с офицерами подошел к избе. Нас ждали. За накрытом столом сидели офицеры с Давыдовым во главе. Завидев нас, они встали.

— Добрый вечер, Платон Сергеевич и вы, господа! — улыбнулся подполковник. Сейчас на нем было кафтана, зато красовался гусарский мундир с орденами. — На правах хозяина представляю своих офицеров. Штаб-ротмистр Николай Григорьевич Бедряга, поручик Дмитрий Алексеевич Бекетов, поручик Петр Иванович Макаров. Хорунжий Астахов… А это, — он указал на невысокого мужчину в синем казачьем мундире с типично азиатской внешностью, — хорунжий Мекля Сахалов, командир сотни калмыцкой верблюжьей конницы.

— Взяли все же? — не удержался я.

— Последовал вашему совету, Платон Сергеевич, — подтвердил Давыдов. — И не пожалел. Отличные воины — храбрые и умелые. Вы были правы: кони боятся верблюдов. Стоит калмыкам понестись в атаку, как лошади французов пугаются и встают на дыбы. Строй кавалерии расстраивается, а уж тут мы… — он ударил кулаком в ладонь. — А знаете, что еще наши калмыки удумали? Подстрелит кто-то из них француза из ружья, подъезжает, спешивается, достает нож и изображает, что будто потрошит труп. А у самого в рукаве кусок сырой бараньей печенки. Он его незаметно достает и начинает есть на виду у неприятелей. Те думают, что это он человечью печень ест и приходят в ужас[4]. После чего бери их голыми руками.

Давыдов захохотал, его офицеры присоединились. Сахалов улыбнулся, показав мелкие, острые зубы.

— Простите, Платон Сергеевич, отвлекся, — извинился Давыдов. — Познакомьте нас со своими офицерами.

После представления мы расселись за столом, на который перед этим выставили несколько бутылок из своих запасов.

— Богато живете, господа! — хмыкнул Бедряга, повертев в руках одну из них. — Бренди! А это ликер? — спросил, указав на соседнюю бутылку.

— Да, — подтвердил я. — Не удивляйтесь, Николай Григорьевич. У французских артиллеристов в зарядных ящиках и не такое находится. Встречались даже дамские нижние рубахи. Правда мы их не брали — не наш фасон. Кружева не по уставу.

Ответом был громовой хохот. Шутка гусарам понравилась. Атмосфера за столом установилась душевная, и некоторое время все дружно пили и ели. У Давыдова нашлись столовые приборы и серебряные блюда, судя по их виду, трофейные, так что все бодро орудовали вилками и ножами, даже Сахалов. Я-то ожидал, что калмык будет брать мясо руками, отрезая от него куски собственным ножом — ничего подобного. Угощение было небогатым: вареная говядина с картошкой, квашеная капуста, хлеб и моченые яблоки. Зато всего много. Под бренди, водку и ликер хорошо шло.

— А теперь, Платон Сергеевич, — сказал Давыдов, когда сытые офицеры достали трубки и задымили, — расскажите про Малый Ярославец.

Я подчинился. В особые подробности не вдавался, но даже краткий рассказ хозяев впечатлил.

— Умеете же вы воевать, Платон Сергеевич! — сказал Давыдов после того как я смолк. — Встать батальоном против корпуса и суметь сорвать тому переправу… Не слыхал о подобном.

— Капитан наш поскромничал и не рассказал, как бил французских гусар, — внезапно подключился Синицын. — Они наше каре прорвали. Тогда Платон Сергеевич схватил трофейный топор на длинной ручке — и шмяк им! Лошадь с копыт, намертво. Шмяк — и вторая. Где-то с десяток набил, пока мы строй стянули и отогнали неприятеля залпом. Если б не командир, смяли бы нас. Я уже Богородице молился.

И вот зачем Синицын влез? Гусары нахмурились. Неприятно им, что таких орлов как они пехотный капитан уделал. И неважно, что французов.

— Воля ваша, Антип Потапович, — покрутил головой Бедряга, — но верится с трудом. Одним ударом свалить с ног лошадь?