Кровь на шпорах

Сегодня монах, как и обычно, молился за Dios, Patria, Rey − Бога, Отечество и Короля! Также он исступленно просил Христа вдохнуть силы в брата Лоренсо, сподобить его на свершение задуманного.

Глава 2

Брызнули серебром спесивые аккорды, встрепенулись струны кудрявым гривьем и понеслись в галоп под перестук кастаньет и звонкий голос Терезы.

Где вольный дух живет,

Где танец не умрет,

Где огненные страсти и поныне,

Где солнце не для всех,

Где даже думать − грех,

Где не было свободы и в помине?!

Где воспевают честь,

Где ненавидят лесть,

Где труса нету ни в отце, ни в сыне,

Где льется наша кровь,

Где есть ещё любовь?!

Конечно, ну конечно, в Сан-Мартине!

Пестрые группы мужчин и женщин двигались в танце, дробно выстукивая каблуками, с дерзким вызовом уперев руки в бока, при дружных хористых выкриках. Два ряда образовали живой, сверкающий взглядами коридор. И по этому коридору, где в кофтах дешевого шелка хлюпали груди, где мелькали бесстыжие ляжки, пестрые подвязки и грязные кружева панталон, горящим факелом двигалась она. Черными языками пламени сыпались пряди волос, летели по воздуху, высекая искры. Трепетало, вспыхивая в изломах складок, пурпурное платье; лоснились маслом смуглые плечи. Тереза то отбивала такт кастаньетами, то дарила улыбки беззаботно и пылко, то вдруг гневалась не на шутку, заломив руки и распустив пальцы веером… А ноги, не зная покоя, не прекращали безумного ритма огненного фламенко.

− Madre de Dios! Mira, que Bolito!8 − против воли сорвалось с губ братьев Гонсалес, когда они вместе с господином переступили порог.

«Бог знает, сколько в ней позы, игры, искусственности?… Но маска это или нет − неважно, она само…» −Диего закусил губу. Ее возможно было принять и за игривую девчонку, если б не красота − со знойным запахом плоти, которая, как и грех, всегда вне возраста и вне времени.

На новых гостей никто не обратил внимания, никто не приподнял шляпы, не предложил хлеба и вина, ни-кто… кроме востроглазой хозяйки. Сильвилла с полувзгляда определила, что их дупло, пропахшее чесноком и пивом, осчастливил настоящий идальго. Завидущие глаза враз просчитали, какие пиастры, дублоны9 и кастельяно водились в его кошельке. Толкнув мужа, обо всем позабывшего в этой цветастой кипени, она цыкнула на него и указала пальцем на двери. Старик присел в коленях; его черные глаза стали еще пуще чужими, взятыми в долг; щеки надулись, будто он держал во рту пару куриных яиц. Антонио тут же приосанился, напустив на себя пинту-другую важности, рука браво откинула за плечо полосатое серапе, где за широким ремнем был заткнут пугающих размеров хлеборез. Брызгая слюной, он проорал что-то жене и плюхнулся в толчею навстречу важному гостю.

Дон едва заметно кивнул головой слуге, и Мигель занялся поисками свободного стола. Гонсалесы с двух сторон закрыли своими плечами господина, хмуро оглядывая переполненный зал: не надо ли кому вложить ума. А наступающую ночь продолжали стеречь веселье и танцы. Они подгоняли ее, заблудшую и одинокую, к вратам зари бичами агуардьенте и шпорами хохота. И в каждом бое сердец и гитарных струн, в каждом повороте голов и ударе каблука был свой потаенный мир: оскома страданий и неразделенный груз любовных мук, вкус голода на обветренных губах и соль жажды, горечь обид и побеги надежды, умоляющий крик и бесстыжие стоны любви…

Тереза теперь танцевала румбу, раскачивая бедрами, и грудь ее колыхалась как волны. Голос звучал свежо и страстно:

Хочу быть вольной чайкой в небесах,

Хочу летать в просторе над волною!

А в клетке чайка гибнет на глазах,

Пусть будет клетка даже золотою!

Грянул дружный выкрик, и сотня каблуков единым грохотом сотрясла пол.

Тереза, слегка опьяневшая и возбужденная, под треск кастаньет и маракасов проигрыша прошла туда-сюда, презрительно стряхивая оголенными плечами мужские взгляды. Сеньорита подхватила пышный подол и, сверкнув глазами, в два счета запрыгнула на стол. Кружки с бутылками полетели из-под ее туфель, а голос вновь зазвучал среди вина и дыма:

Когда алмазы звезд блестят во тьме,

Когда пришла прохлада,

Когда уснули чайки на волне,

О, как мне верить надо:

Что сердце друга в тишине ночной

В груди, как птица раненая, бьется!

Что не найдет его душа покой,

Пока дорога наша не сольется!