Кровь на шпорах

Они скакали в предзакатной мгле. Заходящее солнце заслоняла монументальная тень Западной Сьерра-Мадре, протянувшейся драконовым гребнем с севера на юг. Извилистая, рябая от избоин дорога, петлявшая меж двумя рядами древних каменных стен, созданных ветром и водой, привела их к старому Южному тракту. Он тянулся в Калифорнию от самого Веракруса, через Мехико и Пачуку, Керетаро, Окотлан13 и далее, за перевал…

Это место Лоренсо избрал не случайно. Потому что тракт был наиболее верным и безопасным, по которому добирались до пресидии старого губернатора де Аргуэлло. Никто в здравом уме не поколесит иной дорогой: вся территория к северу от Мехико, включая Техас, была опалена огнем восстания.

− Стой! − глухо выкрикнул монах и поднял руку. Его широкая ладонь белела в лунном свете.

Сзади лязгнуло оружие. Колонна всадников застыла. Слышно было, как фыркали кони и где-то далеко за лощиной выл волк.

В пятнадцати локтях перед ними точно из земли выросла черная тень и прозвучал голос:

− Помоги себе сам…

− …и Бог поможет тебе, − ответили на пароль.

Из сумрака к стремени предводителя шагнул человек и, поцеловав перстень, тихо сказал:

− Его еще не было, брат…

Лоренсо кивнул головой:

− Так угодно Создателю. − И через паузу добавил: −Остановимся здесь, брат Хосе. Передай всем по цепи: костры не жечь, выставить караулы, и пусть знают: я сдеру шкуру с каждого, кто сомкнет глаза в эту ночь.

Высокие звезды поблескивали на рукоятях их эспадилью14.

− Повинуюсь, брат, − капюшон наклонился и исчез во тьме.

Лоренсо оставался в седле − большой и угрюмый, пугающий мрачным взглядом из-под тяжелых надбровных дуг.

Бивуак разбили у преддверия дикого края, под куполом клубящихся черных туч, где людям было не по себе, откуда открывалась великая равнина на запад, а с краю тракта роковой вехой тянулся голыми ветвями к небу мертвый дуб.

Монах думал о той гиблой стороне, куда его направил могущественный перст генерала и где, возможно, ему суждено сгинуть… Он прислушивался к призракам древних ацтеков15, тех, кто пришел в эту страну на тысячи лет ранее испанцев. Их тени и ныне кочевали по забытым тропам, любовались голубыми облаками и слушали скорбный голос ветров в каньонах, потому как даже в Эдеме не отыщешь такого блаженного величия и чуда, как в горах Сьерра-Мадре.

Лоренсо впитывал в себя запахи этой земли, и они ему нравились. Взор его медленно скользил вдоль крутого склона горы, у подножия которой расположился отряд; туда, где в отвесной каменной тверди, стоящей аркой на их пути, зияли степь и тракт, похожий в сей звездный час на жерло Теокальи16. Всюду стелился мглистый туман, источая глухую тоску.

Пустынность сумеречного пейзажа подчеркивала тишина, нарушаемая приглушенным бормотанием монахов да редким звоном подковы о гальку.

Лоренсо собрал поводья и протянул свистящим шепотом:

− Мне нравится это место. Наверно, рай именно такой. Завтра для андалузца я превращу его в ад.

Глава 5

В очаг общего кутежа, туда, где звенела монета, щедро подбрасывались дрова веселья, подносимые в виде запыленных бутылок вина из погреба Муньоса. Мужчины и женщины душили друг друга губами. Поцелуи − слюнявое чмоканье − изгонялись укусами, откровенности − тумаками, а выстрелы пробок грозили перейти в настоящую пальбу, если найдутся такие смельчаки. Однако ни папаша Муньос, ни его супруга покуда «не потели»; они знали: до неприятностей в «Золотом початке» еще далеко.

За столом, где разместились слуги майора, на блюдах валялись обглоданные кости птиц вперемежку с рыбьими. Запах жаркого и острых подливок смешивался с более терпким ароматом текилы17, плескавшимся в кружках пирующих. Дона Диего за столом не было. Зато на коленях у братьев Гонсалес и Мигеля прохлаждались три девицы: без туфель, накрашенные и навеселе. Они без конца хохотали, срывая поцелуи, кокетливо отбиваясь от шаловливых рук широкоплечей троицы. Но ожидание более основательных альковных ощущений бесило мексиканок. Прикладываясь к кружке, они то и дело перемигивались и переглядывались, по-козьи поводя глазами, в которых так и читалась откровенная страсть, жажда ласк и дублонов.

− Да, милые, мясо у вас подают, как в тюрьме − холодное! − пьяно заметил, ковыряясь в зубах, Фернандо.

− А вы когда прискакали сюда, жеребцы? − оголив жирные смуглые ляжки, хохотнула его подружка. Ее белые крепкие зубы впились в оранжевый пористый бок солнечного апельсина. Салатное платье, что обтягивало ее, буквально трещало по швам; под мышкой и на бедре ткань уже раздырявилась, и в прорехи лезла рваной квашней плоть.

− А то ты не знаешь? − Фернандо поднял кружку.

− Ну, вот поэтому оно и горячее, как у покойника знаешь что?..

Женщины вновь засмеялись, глядя на обескураженного испанца; тот сидел молчаливой скалой, натянув на глаза широкополую шляпу, и… улыбался.

− Вы часто бываете здесь? − Алонсо прижал к себе мексиканку.

− Только когда нам нужны настоящие мужчины…

− Ха, значит, вы сидите с теми, кого хотели.

За столом вновь загоготали, застучали кружки, как вдруг…