Кровь на шпорах

− Я знал, что ты жаден и глуп, мерзавец, − дон подошел к нему вплотную, − но что настолько, право, не ожидал. И это благодарность нам за твое спасение?

− Я… ничего… я ничего не знаю, − старик едва ворочал языком. Затравленный взгляд скакал с одного на другого.

Лица испанцев окаменели, и наступила тишина.

Желтая луна зависла над ними золотым кастельяно на нитке, и слышно было, как где-то на равнине затянула перекличку тоскливая волчья песня.

− Значит, ты ничего не знаешь?.. И о капитане Луисе тоже? − Фернандо отбросил саблю.

− Капитан Луис? Вы сказали, сеньор, капитан Луис де Аргуэлло? Нет! Первый раз слышу!

− Позвольте, дон, я пощупаю эту грушу, − усы старшего Гонсалеса хищно дрогнули. − Это моя работа. − Толстяк нервно засучил ногами и застонал. Увидев своего палача, он едва не задохнулся:

− О, да… Это не совсем правда, он мой будущий зять… жених моей дочки… Да к чему эти вопросы? Вы же и так всё знаете…

− Ну, гнида! Ты для него разбрасывал соль?! − жилет затрещал под руками Фернандо. Муньос вспомнил «заботливое» напутствие капитана: «Твое молчание − твоя жизнь», но тут же забыл о нем, парализованный яростью Гонсалеса.

− Не прикасайтесь ко мне, я… я… Клянусь всеми святыми, я не врал вам, я только обманывал…

− Что?! − прорычал Фернандо. − Да я вспорю сейчас твое брюхо и накормлю твоими же потрохами!

Антонио чувствовал, что теряет сознание. Всякое присутствие духа вылетело вон. «Господи! Я уж тысячу раз проклял себя, что подписался под предложением Луиса… Черт с этими реалами! Лучше б я жил, как жил».

Когда пальцы Фернандо коснулись его потной шеи, он пролепетал срывающимся голосом:

− Я скажу… я скажу всё, что знаю.

Присевший рядом Алонсо потер руки.

− Меня заставил капитан Луис. Это он, клянусь Небом, я не хотел, я сопротивлялся… Но он пригрозил, что вздернет меня и отдаст дочь на растерзание своим солдатам, если я откажусь. − Лицо трактирщика пылало красными кляксами. Лоб покрылся клейким потом и был изборожден морщинами страдания.

Что это походило на правду, майор не сомневался: капитан мог так сказать и мог сдержать свое слово. Початок кусал и облизывал пересохшие губы. Они были белы, как мел.

− Что вы задумали?.. − глаза его стреляли вопросами.

Испанцы сурово молчали, лицо Антонио вдруг скомкалось, как лист бумаги, задергалось, стало бесформенным, серым и жалким. Дыхание будто остановилось. Мясистые губы поджались валиком, образовав тонкую кривую щелочку на трясущемся лице.

− Не убивайте, не убивайте, − скулил он и плакал. И плач сей становился все сильнее и громче, переходя в рыдания, похожие на жалобный вой старого пса.

− Позвольте, дон, я сверну ему голову. Он предал нас! − Алонсо сгорал от злости.

− Остыньте! − майор повелительно поднял перчатку. Ему вдруг стало жаль старика. Склонившись к нему, он взял его за дрожащее плечо:

− Поклянись, что ты сказал нам всё, что знаешь.

Перепуганный, но обрадованный наметившейся переменой, Початок утерся рукавом, тяжело поднялся и, откинув сиденье на козлах, достал из вместительного багажника металлическую сеть.

− Вот! − он торопливо опустил ее к ногам молчавших испанцев и рассказал всё о замысле капитана.

− Значит, мы должны быть по твоей милости мясом для этой твари! − Алонсо и Фернандо, казалось, стали еще выше.

Муньос, не раздумывая, шмыгнул под защиту Диего де Уэльвы.

− Вы что же, дон, опять хотите поверить и отпустить эту вонючую крысу? − желваки грецкими орехами перекатывались под кожей Мигеля.

− Поверить − да, но не отпустить, − майор повернулся к старику, голос его звучал по-иному, что насторожило возницу. − Я бы мог казнить тебя, но не сделаю этого. Будешь помогать нам − поможем и мы.

Муньос бухнулся на колени и попытался облобызать ботфорты своего спасителя, но Диего отошел прочь.

− Но помни, Антонио, доброта моя не безгранична. Люди мои будут держать тебя на мушке и, если узнают вновь о твоих кознях… сотрут в порошок. Ты рассчитывал выдоить из меня деньги, как из коровы, а затем отдать на съедение волкам. Но ты столь глуп, что я без труда смог прочитать эти мысли на твоей роже. Еще в таверне. А если вздумаешь делать ноги, − майор безошибочно угадывал мысли, − знай: свинца в тебе будет больше, чем на собаке блох.

Початок с трудом отодрал прилипший к нёбу язык. Он понял, что проиграл, и проиграл вчистую.

Глава 19

Лысоголовый гриф с раздробленным крылом обреченно тащился неизвестно куда по равнине, пересекая волчью тропу. Тереза перекрестилась: ей стало не по себе. Ковыляние раненой птицы мерещилось ей дурной приметой.

− О, Пресвятая Дева, не покинь меня, − девушка соскочила с уставшего жеребца, умело расстегнула подпруги, стащила седло с потником, наскоро протерла коня травой и, захомутав одну из его передних ног петлей узды, села передохнуть и подкрепиться.

Кругом тянулась ржавчина плешивой равнины с клиньями серо-зеленых лугов. Слева, футах в трехстах пятидесяти, угрюмой полосой лежала южная дорога, прямиком уходящая на запад. В густеющем сумраке умирающего дня тревога сжимала сердце Терезы, но она не рыдала и не роптала. Избранную судьбу она встречала молча, лицом к лицу.