Кровь неделимая

Егорка вразвалку прошел в глубину камеры и встал против Щасика. Тот секунду помедлил, а потом медленно поднялся и встал напротив Егорки. Он был намного выше него, да и плечи были пошире. Видно было, что если он захочет, то легко одолеет бледного еще и худущего, как городского воробья Егорку. Но за спиной этого непонятного новенького теперь маячил призрак самого Щорса, и это служило не только защитой Егора, но и рождало непонятное уважение к пацану, которому дал кровь вор в законе!

– Тебя как зовут, Щасик? – совсем не насмешливо спросил Егор. Тихо так спросил.

– Женькой, – Щасик даже икнул от неожиданного вопроса.

– Так вот, Женька, мое место теперь здесь, а твое…, – Егорка оглянулся, ища подходящее место для бывшего вожака сокамерников. Ему не хотелось обижать Щасика, но и свою власть упускать он тоже не мог. Вдруг глаза его поймали мелькнувший страхом и злобой взгляд Васьки.

– Вот там твое место, – рука Егорки протянулась к койке, на которой сидел рыжий Васька.

– А я? – Васькин голос сорвался, и вопрос прозвучал пискляво, как будто спрашивала девчонка. Камера дружно заржала, внимательно и с удовольствием следя за унижением ненавистного всем Васьки.

– А ты…, а ты ляжешь вон там, – Егорка кивнул на то место, где несколько дней назад лежал он сам. Честно говоря, Егорка старался не смотреть в ту сторону, ему казалось, что там до сих пор не отмыты следы его крови. Но он помнил все, чему научил его в лазарете Щорс, и не менял сурового выражения лица и старался, чтобы в голосе сквозили властные нотки.

– Пацаны ведь ушами боятся больше, чем глазами. Душонки-то сломленные. А Щасик, он пацан опытный и правильный, законы наши знает. Он все поймет. Ваську берегись. Он, когда его к стенке припрешь, может так ужалить, что мало не покажется. И хитрый он. Берегись, день и ночь берегись, – еще раз предупредил Щорс, – в общем, продержись, Егор, неделю-другую. Я тебя вытащу, – еще раз пообещал он.

Егорка набрал в легкие побольше воздуха и прикрикнул на Ваську:

– Ну?

– Что я, опущенный, что ли? – с обидой протянул Васька.

– Это просьба? – насмешливо сощурил глаза Егорка. Он вдруг почувствовал власть над этими потерянными пацанами и с ужасом и восторгом понял, что власть эта ему нравится.

– Если это просьба, – повторил он, – так мы это… быстро организуем, да, братва? – и хотя все внутри него сжалось от отвращения, Егорка продолжал улыбаться.

А «братва» дружно откликнулась хохотом.

Васька злыми рывками пособирал свои вещи и ушел в угол, к параше.

Егорка лег на свое новое место и отвернулся к стене. И все время, пока он так лежал, в камере стояла тишина. Лишь изредка кто-нибудь из пацанов подходил к параше и справлял нужду. При этом каждый старался погромче пускать газы или стрелять струей с такими брызгами, которые непременно долетали до Васькиного места. Васька молчал, только изредка вытирая правую щеку.

А Егорка тем временем отчаянно скучал по Щорсу. Он так привык к заботе, даже к голосу старого вора, что сейчас чувствовал, как его второй раз в жизни бросили, оставили один на один с этим мерзким и страшным миром. Нормальным и добрым он его уже не помнил. «Держись, пацан», – звучало у него в ушах. И он держался. Целых десять дней. И за эти дни в камере произошло одно событие, которое едва не стоило Егорке жизни. Дождливой ночью, когда разразилась небывалая для средней полосы России гроза, в камере то и дело полыхали отблески молнии. Каждый раз молния как будто подкрадывалась откуда-то снизу и расчерчивала острыми кинжалами потолок. В ее огне, казалось, плавилась даже железные прутья на окнах. Гром звучал, как будто то ли небо треснуло, то ли Земля раскололась на части.

Никто не спал, почти все натянули на себя одеяла, дрожа больше от нервного напряжения, чем от ночной прохлады. Только Егорка и Щасик стояли недалеко от окна, с жадностью ловя грозовые звуки.

– Пацаны, закройте фортку, – пискнул Васька, – холодно.

Но на него никто даже не оглянулся. Но очередной всполох молнии заставил вздрогнуть даже Егора и Щасика. Внезапно через решетку, как вор, медленно вполз маленький яркий сгусток огня. Сверкающий шарик умудрился не задеть металлические прутья, медленно вплыл в камеру, замер на секунду и поплыл в сторону Егора. Даже при солнечно желтом свете шаровой молнии видно было, как Егор побледнел и застыл. Щасик, движимый какой-то непонятной ему силой вдруг поднял руки и замахал:

– Иди ко мне, иди ко мне! – молния, качнувшись, как будто услышала призыв или почувствовала движение воздуха. Она, как живое существо, медленно поднялась на уровень головы Щасика и поплыла в его сторону. Все замерли, как замирают наблюдатели за казнью на электрическом стуле.

Молния, в очередной раз ударившая как будто у самого окна камеры, внезапно протянула тонкий ослепительный луч, как будто соединившись с молочно-желтым шаром, он вспыхнул, как лампочка и беспомощно рассыпался на тысячи маленьких колючих искр.