Мои глаза дергаются, и я хочу почесать лицо, пока не сотру его полностью. Она могла бы положить конец всему нашему путешествию. Я не могу этого допустить.
Еще один взгляд на паспорт.
Еще один взгляд на меня.
Почему мы не пересекли границу с Мексикой на машине? Как я могла быть такой идиоткой?
Она поднимает трубку на своем участке. Нет. Пожалуйста, не делай этого.
Она говорит в телефон, но я не слышу, что она говорит. Воздух вокруг меня белый и густой от паники. Нейт хватает меня за руку и крепко сжимает. Это не может происходить с нами.
Я хочу кричать, вернуться в прошлое, выбрать другой стол, другой рейс.
Нет, нет ,нет.
Приходит ее менеджер. Он мужчина. Я больше ничего не вижу в нем сквозь пелену слез. Он задает мне вопросы. Моя дата рождения и другие вещи, на которые я отвечаю на автопилоте. Я помню дату рождения Кокберн, потому что делала домашнюю работу.
Проходят долгие минуты, но нас отпускают. Когда они это делают, я покрываюсь холодным потом. Я такая липкая, мои ноги без носков скрипят в ботильонах.
Когда мы получаем обратно паспорта с спрятанными внутри билетами, я взвизгиваю от облегчения. Мы проходим мимо охраны, несмотря на то, что наш рюкзак набит наличными. Мой парень хватает меня за талию и ведет к терминалу. Бегаем по аэропорту. У нас нет сумок. Только мой единственный рюкзак. Вероятно, это может вызвать некоторые вопросы, но, кажется, никто этого не замечает. Нам просто нужно сесть на этот самолет, и все будет хорошо.
Я хочу, чтобы оно двигалось быстрее и провело меня на другую сторону планеты.
Нейт плюхается на один из пластиковых стульев у ворот, пока мы ждем посадки на рейс, и я покупаю нам сока «Джамба». Его лицо закрыто толстовкой, и он молчит. Я кладу голову ему на бедро и сворачиваюсь в клубок. Мы слишком нервничаем, чтобы говорить. Слишком нервные, чтобы даже моргнуть. Мы просто сидим там. Два немых человека, желающие, чтобы мы оставались невидимыми во время полета.
Как только мы садимся в самолет, я глубоко вздыхаю и закрываю глаза. Только когда наш самолет поднялся в воздух, Нейт снова выглядит хорошо. Из вертикального и бдительного состояния он возвращается к своему обычному состоянию. Твердость исчезла, сменившись очаровательным взглядом, с которым он родился. Когда мы пересекаем границу Калифорнии и маленький экран на подголовнике показывает, что мы над Невадой, я слегка улыбаюсь. Его губы находят мое ухо, и ему все равно, что мимо нас проходит стюардесса со своей тележкой, предлагая напитки.
— В ту минуту, когда мы приземлимся в Великобритании, мы регистрируемся в отеле и трахаем друг друга до усрачки. Я все еще должен тебя наказать за то, что ты набросилась на задницы этих арийских братьев.
Я облизываю губы и оборачиваюсь, слегка касаясь зубами его подбородка.
— Тебе нравятся опасные, не так ли, Делавэр?
— Да. А что может быть опаснее Кокберн?
***
Он засыпает в крошечном узком кресле, и я часами просто смотрю на него. Я так люблю его, я чувствую тяжесть этой любви на своем теле. Клянусь, я как будто беременна чувствами.
Во многом, он единственное, что удерживало меня в здравом уме. За последние три недели меня похитили, бросили в подвал, я соблазнила своего похитителя, сбежала с ним, влюбилась в него и убила двух человек. И я знаю, что Нейт убил еще как минимум шестерых в доме Годфри.
Это не шутка. Это
Что удерживает меня в здравом уме, так это осознание того, что мы делаем правильно.
Я убила Себастьяна, Годфри, а теперь собираюсь убить Кэмдена, потому что они не заслуживают жизни. Они забрали у меня жизнь. Не только в духовном смысле. Они буквально разорвали меня вешалкой, засунули ее глубоко внутрь и вырвали жизнь, которую я держала. Жизнь, которую они сами в меня вложили.
Око за око. Жизнь за жизнь.
Мы приземляемся в Хитроу, нас встречает легкий лондонский холодок. Этого достаточно, чтобы заставить меня содрогнуться в моем рваном красном мини-платье. Нейт, проснувшийся после восьми часов сна, замечает это и натягивает свою толстовку — грязную от всего, через что мы прошли — через голову и предлагает ее мне, а затем обнимает меня рукой.