— Эта ложь делает вам честь. Спасибо. Ну вот, я хочу вам сказать, даже если вы это уже и прочитали… Я хочу, чтобы это шло от меня, по моей собственной воле. Мой отец… мне следовало ненавидеть его… был настоящий тиран. Я помню, что один раз, когда я был маленьким… это было во время прогулки в горах. Он ударил меня, на глазах у людей, а они стояли и смотрели. Очень долго я пытался это забыть… А вот теперь мне это безразлично.
— Я не психолог, — ответил Бюркхалтер, — но лично я считаю, что это не имеет никакого значения. Вы ведь уже не маленький мальчик, каким были тогда, вы стали взрослым.
— Да… Мне кажется, я знал всегда, что этому не стоит придавать значения; что меня пугало, так это то, что кто-то мог проникнуть в тайны моего мозга… Но теперь я вас лучше знаю, Бюркхалтер. Вы можете войти.
— Этим мы облегчим себе работу, — улыбнулся Бюркхалтер. — И особенно в том, что касается Дария.
— Я постараюсь ничего от вас не скрывать. Отвечу на все вопросы, даже если они будут носить личный характер.
— Прекрасно. Так что ж, примемся за Дария?
— Ладно, — согласился Куэйл без тени недоверия. — Я идентифицировал личность Дария с моим отцом…
Только за послеобеденное время они настолько продвинулись в своей работе, как за две предыдущие недели. У Бюркхалтера было слишком много причин быть довольным. Когда они закончили работу в тот день, он сообщил доктору Муну, что все идет как нельзя лучше, а потом бодрым шагом направился к дому, обмениваясь на ходу мыслями с другими Лысоголовыми, которые также шли домой. Заходящее солнце окрасило Скалистые Горы в красный цвет, вечерний ветер становился сильнее.
Хорошо, когда тебя понимают. А ведь это возможно. Лысоголовые нуждались в таком обмене дружескими мыслями, ведь они постоянно жили среди недоверчивых людей. Да, нелегко было убедить Куэйла… Бюркхалтер продолжал свой путь, улыбаясь.
Этель будет довольна. Ей приходилось сталкиваться с гораздо большими трудностями, чем ему. Это понятно, ведь она была женщиной. Однако ее очарование и добросердечность покоряли всех, и поэтому женские клубы Модока охотно принимали ее, а это уже было немало. Только Бюркхалтер знал, как она страдала из-за того, что была лысой, но даже он никогда не видел ее без парика.
Его мысли достигли фасада невысокого дома, построенного на склоне холма, и в мыслях он уже горячо обнимал Этель. Эта ласка означала больше, чем поцелуй. А пока ему предстояло томительное ожидание, прежде чем он откроет дверь, и они смогут дотронуться друг до друга. «Вот ради чего я и родился Лысоголовым, — думал Бюркхалтер, — и это компенсирует все остальное».
За ужином он постоянно обращался мыслями к Элу, и это общение придавало особый вкус тому, что он ел, и, казалось, превращало воду в вино. Слово «очаг» для телепата имеет другой смысл, который обычные люди могут не понять. Это слово включает в себя возможность выразить постоянную неосязаемую нежность к другому существу.
— Эл, — сказала мать, — ты все думаешь об этом Зеленом Человеке?
А затем появилось нечто ледяное, дышащее ненавистью и смертью. Оно напоминало острую льдину, разбивающую хрупкое разноцветное стекло. Бюркхалтер в недоумении выпустил из рук салфетку и посмотрел на сына. Он почувствовал, как прячутся мысли Этель, и попытался утешить ее без слов. Эл сидел по другую сторону стола. Казалось, он понял, что сделал глупость, и теперь сидел неподвижно, пытаясь уйти от мысленного контакта. Он знал, что детский мозг еще слишком слаб, чтобы сопротивляться вторжению; в это время медленно угасало эхо его отравленной мысли.
— Пойдем со мной, Эл, — сказал отец.
Этель хотела заступиться за сына.
— Спокойно, дорогая. Поставь защитный барьер и не слушай нас.
Он взял Эла за руку и повел его в сад. Широко раскрыв глаза, ребенок настороженно смотрел на отца.
Бюркхалтер сел на скамейку и велел встать Элу рядом. Он заговорил громко не только для того, чтобы сын лучше его понял, но и для того, чтобы снизить его защитный порог, хотя ему самому это было неприятно.
— Хорошо же ты думаешь о своей матери, — начал он, — да и обо мне не лучше.
Для телепата любое человеческое качество, положительное или отрицательное, как бы удваивается в объеме, то есть непристойность еще более непристойна, а вульгарность еще более вульгарна, но здесь речь шла о ледяной ненависти. «И ведь это плоть от плоти моей, — думал отец, глядя на него и вспоминая первые восемь лет жизни Эла. — Неужели мутация приобретает такие дьявольские формы?»
Эл молчал. Бюркхалтер стал методично исследовать мозг сына. Тот сделал невольное движение, пытаясь убежать, но попытка была явно напрасной, ведь мысленный контакт возможен и на довольно большом расстоянии.