Кровавая гостиница

– Печальные времена, когда благородные люди были обязаны величать друг друга этой якобинской кличкой, миновали!

– Вот как! — воскликнул паяц, состроив изумленную мину. — Разве мы уже не в республике?

– Боже мой, мы в ней так мало, так мало и, надеюсь, останемся недолго!

– Выходит, патрон, что Франция очень богата идеями и меняет их чаще, чем я — рубашку.

Гражданин Гризон продолжал:

– Господин Бонапарт — первостатейный хитрец. Мы с Фуше разгадали его в канун восемнадцатого брюмера. За то он на нас и сердится, что, впрочем, не мешает нам смотреть в его карты без очков. У нас будет двор, мой мальчик… — И, снова похлопав себя по карманам, он добавил: — Однако я не могу найти свою табакерку…

– Какую, патрон?

– Ту, что мне подарил кардинал де Роган в благодарность за мои деликатные действия в знаменитом деле об ожерелье… — И, тяжело вздохнув, Гризон продолжил: — В те времена, когда я имел честь принадлежать к старинной администрации… — Но тут он вдруг ударил себя по лбу и воскликнул: — Черт возьми! Не эти ли мужики?

Декади Фруктидор с достоинством выпрямился и проговорил:

– Гражданин, как можно! Не оскорбляйте честных земледельцев! Эти невинные хлебопашцы не способны стянуть и носового платка у младенца в пеленках! Не это ли вы, кстати, потеряли? — И шут положил на стол табакерку, осыпанную бриллиантами.

– Шалопай! — добродушно воскликнул старик. — У начальника! У профессора! У твоего благодетеля!

– Патрон, я сделал это с одной-единственной целью — немного поразмяться. Впрочем, раз я все вернул, то вы, я полагаю, не держите на меня обиды.

Тут Декади запустил руку под свою оранжевую фуфайку и произнес:

– Однако если это не та, то, может быть, вот эта, или эта, или… — И он разложил перед изумленным профессором с полдюжины табакерок разнообразных форм и размеров. — Одна — мирового судьи, другая — нотариуса, тут вот — доктора, а эта — мэра…

Паскаль Гризон только ахнул:

– И ты осмелился!.. У этих чиновников! В стране, куда нас послали, чтобы оказывать защиту и покровительство!

– Я ее защищаю, инспектируя карманы даже мирных граждан. Путешествуя, я учусь, и теперь я ни за что не стану начинять свой нос этим цикорием, который превращает его в трубу нечистот. Теперь я предпочитаю…

– Гм… И что же?

– Я могу предложить вам коллекцию трубок. Затруднение заключается только в выборе. Вот турецкая трубка поручика, вот эти — трех братьев Арну, тут носогрейка ефрейтора…

Благодетель возвел руки к небу и воскликнул:

– И это совершаем мы, посланники правительства! Какое забвение всякой благопристойности! Ты хочешь, чтобы я отправил тебя на острова с первым же исправительным судном?

– Не рискуйте так, патрон. Вы же знаете, что по дороге я найду средство украсть судно и все набитые трубки! Какое внимание сразу выкажут к вашему слуге и воспитаннику!

Паяц ссыпал в кучку табак, находившийся в трубках, и, проворно скатав его в комок, продекламировал:

– Придает дыханию благовоние, зубам — белизну и укрепляет желудок.

Декади положил табак в рот, и одна щека у него мгновенно вздулась, как от флюса. Когда на лице Паскаля выразилось плохо скрываемое отвращение, паяц сказал:

– Ничего не поделаешь, патрон. Это все новая администрация!

– Шут!

– Если я вам еще не опротивел, то примите от меня этот флакон с нюхательным спиртом, принадлежавший супруге нотариуса. Я приобрел его вместе с другими безделушками, этим шелковым веером и мешочком второй половины мирового судьи, там, в толкотне, когда все суетились вокруг шарабана, коня и девушек. Я обещал своей даме сердца привезти подарок. Как она будет гордиться всем этим на балу у заставы Шопинет, когда выйдет из Сальпетриера![19]

Гризон пригрозил ему кулаком и сказал миролюбиво:

– Я снова посажу тебя в Бисетр, откуда, как я вижу, тебя не следовало забирать.

Паяц, подбоченившись, ответил:

– Что же! Не сделав никому зла, можно вернуться в Бисетр, не краснея!

Потом ласковым голосом он прибавил:

– Но кто же будет служить вам сыщиком и загонщиком? Кто же будет оплакивать вместе с вами старые добрые времена? Кто, не испортив желудка, семь раз в неделю будет проглатывать знаменитое дело об ожерелье, в котором вы так благородно действовали в отношении бывшей графини де Валуа и гражданки Оливы! И вы хотите расстаться со мной? Полно вам! Даже не думайте об этом! Разве святой Рох[20] помышлял когда-нибудь избавиться от своей собаки за то, что она была немного дикой?

Гризон протянул руку своему воспитаннику и проговорил:

– Змея, ты меня совсем задушишь, а если Фуше узнает…