Кровавая графиня

— Подобное обвинение меня до того потрясает, — превозмогая оцепенение и страх, ответила она, — что я не нахожу слов для ответа. Уверяю вас, ясновельможный господин мой, что ни о каком убийстве вашего гайдука, как и о том, где и при каких обстоятельствах это произошло, я не ведаю.

— Пятеро ваших гайдуков напали на него на дороге, и очевидец нападения только что привез его труп.

— Если они и совершили его, то по своему усмотрению, — сказала она с притворным негодованием. — Я накажу их!

— О наказании позабочусь я сам.

— Я подчинюсь воле вашей милости, — ответила она растерянно. — Повелю схватить гайдуков и отдам их в ваши руки.

Она чувствовала, что попала в ловушку. По спине у нее пробежал озноб.

Палатин указал на пожелтевшее письмо.

— Это письмо давно отошедшего в мир иной человека. Он обвиняет вас в девяти убийствах!

Руки у нее тряслись, когда она взяла письмо со стола.

Только теперь ее осенило, почему разбойники вытащили гробы из склепа. Они искали доказательство и нашли его. Строчки и буквы расползались перед ее глазами, словно муравьи.

— Неужели ваша ясность верит этому безумию? — спросила она в слезах. — Верит бессмыслице и злоумышленной лжи, которую сеют обо мне мои недруги?

— Так что вы скажете об этом письме? — спросил он ее, словно не замечая ее слез.

— Пастора Бертони я попросила похоронить девять девушек, это правда. Правда и то, что хоронил он их тайно, ночью. В замке вспыхнула заразная болезнь. Девять ее жертв я велела предать земле тайно, дабы на похороны не явились все горожане, как это обычно бывает. Таким образом я хотела ограничить распространение болезни.

— Андрей Бертони событие это описывает несколько иначе.

— У него было тихое помешательство, он безумец.

— Я охотно поверил бы вашим словам, графиня. Я пошлю в Чахтицы гайдука, приглашу свидетелей, которые подтвердят ваши объяснения, и так рассеются мои сомнения.

Заметив, как она передернулась при его словах, он язвительно заметил:

— Нет, пожалуй, я не сделаю этого. Может статься, что ваши люди убьют и этого моего гайдука…

Острым взором палатин заметил ее смятение и страх, ему стало отвратительно ее притворство, которое он сумел разглядеть на самом донышке ее преступной души.

— Я приказываю вам отвечать мне ясно и точно! — сказал он прямо, ибо не в его натуре было идти к цели окольным путем. — Правда ли, что вы отвергли законы Божии и человеческие и убили сотни девушек?

— Нет, это неправда!

— Что вы мучили их и омывались их кровью?

— Нет, нет!

— Что вы омывались кровью безвинных дев, чтобы сохранить свою красоту и вечную молодость?

— Нет, нет, нет!

Она судорожно заплакала, погрузив в ладони голову! Палатин, не отрывавший от нее глаз, вдруг заметил, как она сквозь пальцы, прижатые к лицу, настороженно смотрит на него: как-то воздействуют на него ее слезы и рыдания?

Он поднялся с кресла. Гулкими шагами прошелся по кабинету и наконец остановился перед ней:

— Вы отменная комедиантка! Моя покойная жена Жофия Форгач[57] удостаивала вас своей симпатией. Вы вдова лучшего моего покойного друга Ференца Надашди, который, несомненно, в гробу перевернулся бы, узнай он, что между нами произойдет этот разговор. Да, вы выдающаяся комедиантка, и все же не настолько, чтобы сбить меня с толку и скрыть от меня истинное положение вещей.

В то же мгновение Алжбета Батори резко встала. Глаза ее горели упорством, слезы сразу же высохли, и лицо, за минуту до этого столь удрученное, приняло вид надменный и упрямый.

— А что бы вы сделали, — вызывающе спросила она палатина, — если бы я призналась, что действительно убиваю девушек и купаюсь в их крови?

— Я сделал бы то же, что сделаю, даже если бы вы ни в чем не признались: самым серьезным образом предупреждаю вас об этом!

— Это не предупреждение, это угроза!

— Пусть угроза! Вы должны опомниться.

— Никто не смеет повелевать мне, никто не имеет права в чем-то меня ограничивать, я ни перед кем не в ответе.

— Вы в ответе перед Богом и перед законами! И следить за соблюдением законов — важнейшая моя обязанность. Если бы мне не приходилось помнить о ваших родственниках, представителях славных династий, и я бы прислушался к голосу совести, я повелел бы тут же заключить вас под стражу и привлечь к суду. Чтобы этот голос совести не преобладал, я прошу вас немедленно вернуться в Чахтицы!

— Вы гоните меня из своего дома?

— Если вам так угодно это понимать — извольте!

Лицо Дёрдя Турзо пылало гневом, глаза Алжбеты Батори выражали одну злобу.

— Клянусь, вы еще об этом пожалеете, господин палатин! — выкрикнула она хриплым от разбушевавшихся страстей голосом.

Она повернулась и, гордо выпрямившись, пошла прочь.

— Я уеду, только попрощаюсь с вашими дорогими гостями, они дороги и мне! — заявила она в дверях.

В душе, ослепленной яростью, зрело безумное решение.

Да, она тотчас уедет… Графиня вернулась в веселый свадебный круговорот с проясненным лицом. Но прежде чем она отправится в путь, палатин, а с ним и граф Няри, опаснейшие ее враги… Они отправятся туда, откуда нет возврата…

Смертельное зелье