Кроваво-красная машинка

— Да ничуть. Вы ничего в этом не понимаете. Это никакое не любопытство, а научный интерес к человеческому поведению.

Красавец только что оплатил счет и, уходя, окатил меня полным отвращения взглядом, от которого мне стало не по себе. Кажется, на меня так смотрели уже не в первый раз.

— И что будем делать теперь? — спросила меня Катрин. — Я отвезу вас в Париж?

— Гм-м? Нет-нет, — рассеянно сказал я, — мы вернемся в замок.

— В замок? Да ведь уже шесть! Для посещений он закрыт.

Кто на меня уже так смотрел? Почему я почувствовал себя так плохо?

— Мсье Азар, я же с вами разговариваю!

— Да. Кстати, давно хотел вам сказать именно это: Катрин, вы слишком болтливы.

Решетчатые ворота в замок Аранкур остались открытыми. Еще не зная точно, что делать, я подошел к хибарке, в которой обитал человек, оказавшийся не столько гидом, сколько охранником.

— Опять вы? — проворчал он, заметив нас.

Я, не ответив ни слова, просто достал кошелек. Мне показалось, что банкнота в двести франков могла бы смягчить грубый нрав этого невежи.

— Что хотят эти люди, Моро? — спросил кто-то у нас за спиной.

Я обернулся. Это был красавчик-фат.

— Этот мсье и эта дама желают взглянуть на древности, мсье граф, — угодливым тоном объяснил Моро. — Я им сказал, как вы велели: что это все на реконструкции.

— Так оно и есть, — сказал граф д’Аранкур, — в этих залах идет ремонт, и они закрыты для посетителей. Весьма сожалею.

Эти слова он не произнес, а как-то яростно прожевал. Будь в его власти спустить на меня собак или натравить охранника, он бы так и поступил.

— Жаль, — только и ответил я, — тогда, может быть, в другой раз?

Я незаметно кивнул Катрин, и мы перешли в отступление. Что же такое этот человек почуял во мне, чтобы даже не потрудиться скрыть свой гнев? Кто же еще так на меня смотрел?

— Не стоило возвращаться, чтобы сдрейфить во второй раз, — заметила Катрин, идя за мной. — Эй! Зачем вы свернули сюда? Тут нет дороги! Тут вы не дойдете до ворот! Мсье Азар, отвечайте же!

— Катрин, замолчите. А то я не слышу своих мыслей.

— Да вас убить мало!

— Вот оно! — воскликнул я. — Вас осенило. Меня надо убить!

Меня надо убить, потому что я знаю истину. Граф д’Аранкур окинул меня таким же убийственным взглядом, как тот человек на лестнице, двадцать лет назад.

За гладью пруда я приметил одну иву. Она могла полностью скрыть нас от чужих глаз.

— Вы тут не слишком замерзнете? — спросил я свою студентку, когда мы устроились в укрытии.

— Не соизволите ли объяснить мне, в какую игру мы играем?

— Мы ждем наступления ночи.

— Как приятно. А потом мы обуем ботинки на каучуковой подошве, наденем одежду защитного цвета и пойдем штурмовать стены замка — взберемся по ним, цепляясь предпочтительно за плющ?

Я окинул Катрин одобрительным взглядом:

— А по мне, план совсем не плох.

— А в сумасшедшем доме вы побывали до или после вашего года занятий дзюдо?

Ночь наступила очень скоро.

— Помните террасу, Катрин?

— А то. «Полюбуйтесь видом на Луару»…

— Мы проникнем через нее.

Катрин облегчила душу, пробормотав: «Да он совсем поехал крышей», — но поплелась по аллее за мной следом.

На ходу я отпустил поводья, позволив себе нести невесть что, как лодку отпускают плыть по течению:

— Представьте себе, Катрин, четырехлетнего малыша, потерявшегося в ночи. Он бродит во тьме, стучит в решетчатые ворота, поворачивает назад. И идет прямо к замку. Там еще не погасили свет. Видите, вон там, на втором этаже? Малыш, назовем его Фредериком, так вот Фредерик голоден и ему страшно. Ему хочется сбежать из детского лагеря, ему хочется домой к маме. Он спрятался. А о нем забыли — да притом забыли так крепко, что он по сей день один-одинешенек в мире.

Рука Катрин прикоснулась к моей руке.

— Дверь из кухни еще оставалась открытой. Вот через нее Фредерик и входит. Он еще не знает, что проник в замок, где только что пролилась кровь…

— Вам надо заниматься уличными историческими представлениями, — перебила меня Катрин. — Вы рождены для развлечений такого рода.

Мы стояли уже почти под самой террасой. Я задрал голову.

— После года занятий дзюдо, — сказал я своей студентке, — я еще целых два года занимался скалолазанием в Фонтенбло. А вы?

— Я — нет. Но чувствую, что сейчас мне придется об этом пожалеть.

— Оставайтесь здесь, Катрин, а я спущусь и открою вам.

Я снял пальто и попросил ее подержать. Она попыталась остановить меня.

— Да вы совсем спятили! Упадете и переломаете себе все кости.

— Ах да, я ведь сдрейфил, правда?

— Ох, да я просто так сказала… ляпнула не подумав!

— Не беспокойтесь. Я не страдаю головокружениями с тех самых пор, как…

С той самой ночи на крыше. Я помотал головой, стараясь вытрясти из нее то воспоминание. Потом взял у Катрин ее шарф и прижался к стене. Это очень приятное ощущение. В старинных камнях наших жилищ есть и жизнь, и любовь, и ненависть, и горе, и кровь. Подъем оказался легче, чем я опасался. Белый песчаник — это пористый известняк, он мягок и на нем много шероховатостей.