Кроваво-красные бисквиты

Через час с небольшим, после того как Фома Фомич распорядился привезти Варвару Канурову, горничная сидела в его кабинете на так называемом свидетельском стуле. Вид у нее был ужасен: одета в грубое тюремное платье по размеру намного большее, чем ей требовалось; нечесаная и неумытая; с лицом и глазами, опухшими от слез. Она, чуть подергивая головой, испуганно, точно только что пойманная птица, таращилась на фон Шпинне. Начальник сыскной был строг и деловит. Достал из стола чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернила, посмотрел на горничную и без улыбки спросил:

– Фамилия, имя, отчество…

Горничная назвала. Фон Шпинне записал.

– А что случилось с господином Скворчанским? – спросил начальник сыскной, будто бы происшествие с городским головой было для него новостью.

Это удивило Канурову. Глаза ее сделались еще больше, она разлепила потрескавшиеся губы и сипло проговорила:

– Отравили!

– Отравили? Как странно. Я совсем недавно видел его, хотя это было издали. Может быть, я и обознался. А кто его отравил?

– Не знаю!

– Не знаете? А ведь должны знать, вы же служили у него прислугой. А вас, собственно, почему содержат под стражей?

– Обвиняют…

– В чем обвиняют?

– В отравлении!

– В отравлении господина Скворчанского, твоего бывшего хозяина? – перешел на «ты» фон Шпинне, голос его зазвучал резче и громче.

– Да!

– Как же я сразу-то не догадался! Стало быть, ты его отравила. Плохи твои дела, Варвара! – Начальник сыскной так произнес имя горничной, что той показалось, будто бы ворон прокаркал. Она даже вздрогнула и оглянулась, а вдруг и точно где-нибудь сзади на жердочке сидит черная птица да ее по имени называет. – За отравление на каторгу попадешь, а может, и еще что похуже… – В глазах фон Шпинне блеснули пророческие огоньки, точно увидел он будущее Кануровой, и было оно мрачным и страшным, как египетские казни.

– Да не травила я его, уж в который раз говорю… – обреченно проговорила горничная.

– Кому ты говоришь в который раз? – потребовал пояснения начальник сыскной.

– Следователю Алтуфьеву, а теперь вот и вам. Не знаю, как вас величать…

– Называй меня господин полковник.

– Вы, господин полковник, судя по глазам, человек в своем уме, не такой, как Алтуфьев этот.

– А что с Алтуфьевым?

– То, что я – невинная, а он меня в темнице сырой да вонючей держит. Почитай, каждый день вызывает, и давай одно и то же – зачем отравила господина Скворчанского?

– И что ты ему на это отвечаешь?

– А что я могу отвечать, если не травила? Поначалу криком кричала – не я это, а потом и голос сел, да и охота кричать пропала. Теперь молчу. Обида порой берет… – она ухватила себя за платье на груди, – ну за что мне это все, за что? – Горничная подняла глаза к потолку, по ее грязным щекам потекли настоящие слезы.

– Значит, ты ни в чем не виновата?

– Не виновата! – встрепенулась Канурова, отблеск надежды увидела в словах фон Шпинне. – Вот как на духу! Вы уж мне поверьте, господин полковник. Алтуфьев на меня, горюнушку, напраслину возводит, ему настоящего злодея искать неохота, вот он меня и мучает, душу мне мочалит. Требует, чтобы я на себя чужой грех взвалила, а я не возьму, вот пусть он так и знает…

– А ты Алтуфьеву это говорила?

– А то как же! Я ему это каждый день твержу, только он меня не слушает, все свое талдычит – зачем отравила, кто твои сообщники? А какие у меня сообщники, ну вот какие? Вы уж помогите мне, господин полковник, а я за вас всю жизнь Богу молиться стану. Вы же, я вижу, человек хороший!

Начальник сыскной смотрел на плачущую горничную и думал, что Варвара Канурова – девка-то непростая. Что-то прячется у нее внутри. Все эти слезы, сопли, это – личина, харя скоморошья, а на самом деле она другая, только он не знал еще, какая она – другая. Фома Фомич встал, вышел из-за стола и принялся медленно прохаживаться у Кануровой за спиной. Та сидела смирно, не озиралась. Допросы у Алтуфьева не прошли для нее даром.

– Ты господина Джотто знаешь? – спросил после непродолжительного раздумья начальник сыскной.

– Знаю! – проговорила Канурова, и чуткое ухо Фомы Фомича уловило в ее голосе какую-то новую нотку, которую он еще не слышал.

– А как хорошо ты его знаешь?

– Ну, это хозяин кондитерской «Итальянские сладости»…

– Я не об этом. Ты его, я имею в виду Джотто, видела когда-нибудь?

Горничная думала над вопросом чуть дольше, чем нужно, всего на несколько секунд, но это не ускользнуло от внимания начальника сыскной.

– Нет, не видела. Хотелось, конечно, поглядеть. Говорят, красавец, но не случилось! А сейчас, поди, не то что Джотто, а и света белого больше не увижу, – сказала и заныла, заскулила тихо, противно.

– Господин Джотто красавец, да и ты девка тоже ничего – видная! – вдруг ни с того ни с сего сказал фон Шпинне и сел на место. – Так говоришь, Джотто никогда не видела? А хочешь, я тебе такую возможность предоставлю?

– Какую возможность? – перестала ныть и шмыгнула носом Канурова.

– Джотто увидеть.

– Ну, я даже не знаю, стоит ли из-за меня беспокоиться, человека за ним посылать… это ведь у меня так, блажь бабская.