Кроваво-красные бисквиты

– Хорошо, Варвара, тебя сейчас отвезут обратно в острог. Что смотришь так жалостливо? Обратно в острог. Посидишь там, пока я тебя оттуда не вызволю. Для этого время нужно, чтобы убедить следователя отпустить тебя. Поэтому пока в острог!

Начальник сыскной нажал кнопку электрического звонка, через несколько минут в кабинет вошел дежурный:

– Слушаю вас, Фома Фомич!

– Принеси мне то, что там Джотто написал.

Дежурный ушел и через мгновение вернулся с бумагой в руках.

– Вот! – положил перед начальником сыскной. – Он там спрашивает, когда его выпустят?

– Видишь, Варвара, он тоже на свободу хочет! – сказал, глядя на горничную, Фома Фомич. – А ты, – он обратился к дежурному, – давай сюда конвой. Эту, – фон Шпинне указал пальцем на Канурову, – в острог, а мне приведи кондитера. Почитаем, что он тут написал, – после того, как дежурный ушел, проговорил начальник сыскной и поднял бумагу к глазам. – О, да он пишет, что это ты во всем виновата, ты Скворчанского отравила… – пробегая взглядом по списку работников кондитерской «Итальянские сладости», врал фон Шпинне.

– Да не я это, не я! – закричала до того притихшая горничная.

– А господин Джотто пишет, что именно ты, и никто другой. Он молодец, не миндальничает, пишет, что отрезает – в смерти Скворчанского повинна Варвара Канурова, – чтобы придать словам еще больший вес, Фома Фомич ударил кулаком по столу. Горничная подпрыгнула. – И пишет даже почему. Потому, что давно хотела со свету его свести. Еще кондитер пишет, что ты ему в этом призналась во время любовной страсти!

– А мне, можно там дописать?

– Где дописать-то?

– Ну, в той бумаге, которую я только что писала…

– Можно, отчего же нельзя. Дописывай, только листок я тебе другой дам, на том уже места нет…

– А ежели на другой стороне? – горничная простовато и почти невинно смотрела на фон Шпинне.

– На другой стороне, Варвара, важные документы не пишут. Запомни это! И еще одно запомни – что с возу упало, то пропало!

Фома Фомич понял, что раскусила его игру Канурова. Смекнула, что ничего Джотто не писал. Начальник сыскной специально спровоцировал горничную, чтобы та выдала себя, показала, что не такая она и простушка, за которую себя выдает. Поняв, что ее просто-напросто обманули, Канурова решила прибегнуть к хитрости и, получив назад бумагу, которую написала, уничтожить ее. Но дело она имела не с каким-то там околоточным, а с фон Шпинне, который все эти уловки знал наперечет.

– Ну так что, будешь дописывать-то? – спросил улыбающийся Фома Фомич.

– Передумала, вот что-то хотела дописать, а с вами заболталась и забыла. В другой раз.

– Ну, в другой раз так в другой раз! – кивнул фон Шпинне и, сложив в папку лежащие перед ним бумаги, сунул ее в ящик стола. – Теперь же прощай, Варвара. Может быть, уже и не свидимся! Вот и стражники за тобой… Забирайте ее ребята, да смотрите там, чтобы не сбежала. Девка ловкая!

– У нас не сбежит! – заверили начальника сыскной стражники и, подхватив Канурову под руки, уволокли.

«Эх, дура ты девка, – подумал, глядя на это, Фома Фомич, – вот так когда-нибудь и душу твою черти в ад утащат!»



Глава 12 Джотто ошеломлен

– Я прочел список, который вами был составлен, господин Джотто. И должен сказать, что сыскной полиции вы оказали неоценимую услугу.

Сидящий перед Фомой Фомичом кондитер смотрел сонно и равнодушно. Ему было все равно, что говорит фон Шпинне, лишь бы поскорее выпустил. Джотто устал. Ему хотелось спать, есть, сходить в баню и хорошенько вымыться, но больше всего ему хотелось покинуть это место – сыскную полицию, о существовании которой раньше он даже не знал.

– Господин полковник, я сделал все, что вы просили. Теперь-то я могу идти?

– Можете, но чуть погодя. У меня к вам еще есть вопросы.

– Похоже, они у вас никогда не закончатся, – обреченно сказал кондитер и тяжело вздохнул.

– Да нет, закончатся. Прямо сейчас, но, разумеется, после того, как я их задам. Вы же помните, что меня интересовало в предыдущую нашу беседу?

Джотто задумался или сделал вид, что задумался. Фон Шпинне терпеливо ждал, что он скажет.

– Не беда, что вы не помните, беда будет, если я забуду. Но наше с вами счастье заключается в том, что я не забуду… Память у меня и вправду неплохая, но положиться на нее я не могу. Поэтому все, что мне нужно помнить, я записываю, – с улыбкой проговорил начальник сыскной.

– Я вспомнил… Вы спрашивали меня, кому я рассказывал, что у меня есть яд!

– И кому же?

– Увы, но этого я вам не скажу.

– А как же вы, господин Джотто, в таком случае собираетесь выйти отсюда? Ведь пока вы не назовете ее имя, вам не выйти из сыскной!

– Ну что же, – согласно кивнул кондитер, – тогда мне придется остаться у вас навсегда, потому что имя я не назову!

– Печально это слышать, но, с другой стороны, ваша стойкость вызывает уважение. Англичане подобное поведение называют джентльменским. Ладно, оставайтесь джентльменом, не называйте мне эту женщину. Да, признаться, и необходимости в этом нет, она отпала!

Джотто вопросительно выгнул брови.

– Почему?