Кроваво-красные бисквиты

– Господин Джотто, мне все сложнее и сложнее вести с вами беседу. Может быть, плюнуть на все? Черт с ним, с отравителем, пусть живет, творит свои черные дела. Взять все эти бумаги и отдать следователю Алтуфьеву, пусть разбирается. Скажите, вы хотите вернуться в кондитерскую к вашим безе и бисквитам, хотите?

– Хочу! – кивнул Джотто.

– Вот видите, вы хотите. Но того не понимаете или не желаете понимать, что для вашего возвращения в нормальную жизнь мне придется пойти на должностное преступление – выпустить убийцу. Вы ведь, господин Джотто, как бы это грубо ни звучало, убийца! А что вы обещаете мне взамен?

– Ничего.

– Вот видите – ничего!

Фома Фомич задумался. Он находился в сложном положении, и Джотто, судя по его поведению, понимал это. Проще всего было бы отправить кондитера под суд за убийство нищего, а Алтуфьев к этому отравлению присовокупит и другие. Но тогда кондитерская «Итальянские сладости», скорее всего, закроется. Работники разбегутся кто куда. Настоящий отравитель бисквитов скроется, а этого Фоме Фомичу не хотелось.

– Хорошо, господин Джотто, вы не будете мне доносить. Но для того чтобы отсюда выйти, вам нужно написать чистосердечное признание…

– Какое признание?

– В отравлении нищего.

– Я не буду этого писать. То, что это именно я его отравил, нужно еще доказать…

– Хорошо, будем добывать доказательства! – С этими словами начальник сыскной нажал кнопку электрического звонка. Явившемуся в его кабинет дежурному он сказал: – Этого в камеру. Дайте ему что-нибудь поесть, а то умрет с голоду. Он нам еще живой понадобится!

– Это произвол! – вскричал Джотто.

– Возможно, вы и правы, это произвол, но у меня нет выбора, вы мне его не оставили! Все, уводите. Мне больше нечего сказать господину Джотто! – раздраженно проговорил начальник сыскной, обращаясь уже к дежурному.



Глава 13 Канурова сознается

В сыскную полицию прибыл нарочный и передал Фоме Фомичу, что следователь Алтуфьев просит его срочно прибыть в судебную управу.

– Что за спешка такая? – спросил фон Шпинне.

– Не могу знать, ваше высокоблагородие! – бодро, по-военному ответил нарочный.

– Ну хорошо, ступай! Передай Алтуфьеву, скоро буду.

Когда Фома Фомич прибыл в судебное присутствие, то нашел следователя в приподнятом настроении. Алтуфьев быстро ходил по кабинету и, изображая молот и наковальню, ударял основанием кулака о кулак. При виде начальника сыскной так обрадовался, что чуть было не кинулся его обнимать.

– Что произошло, Яков Семенович? – едва переступив порог, спросил фон Шпинне. – Я так спешил, что чуть не загнал лошадь…

– И оно того стоило! – усаживаясь на свое место и предлагая жестом сесть начальнику сыскной, почти выкрикнул следователь. – Канурова решила сознаться!

– Сознаться в чем? – лицо Фомы Фомича было бесстрастным.

– Ну как в чем? В отравлениях, конечно! В чем же ей еще сознаваться! – воскликнул Алтуфьев и удивленно взглянул на фон Шпинне.

– Так она уже созналась или только собирается это сделать? – осторожно поинтересовался Фома Фомич.

– В том-то и дело, что поставила условие – мол, признаюсь во всем, только пусть это будет в присутствии начальника сыскной.

– Так вы меня пригласили, потому что Канурова так захотела?

– Только отчасти, я и сам собирался… – Алтуфьев замялся. – В общем, сейчас ее приведут, она все расскажет, и будем считать дело завершенным! – радостно объявил следователь и даже исполнил барабанную дробь на лежащей перед ним папке в коленкоровом переплете.

Канурова вошла и быстро окинула взглядом кабинет. Увидела начальника сыскной и едва заметно, как заговорщику, кивнула. Фома Фомич не ответил.

– Ну что, Варвара Саввична, присаживайтесь, – проговорил Алтуфьев, причмокивая. – Послушаем, что вы желаете рассказать. Я вот просьбу вашу выполнил, пригласил Фому Фомича.

Горничная села. Поерзала на стуле. Посмотрела вначале на следователя, потом на фон Шпинне и запричитала, занудила, растягивая слова, как при молитве:

– Все, сил моих больше нету в темнице маяться, всю душу из меня острог проклятый вытянул, решила я сознаться. Рассказать, как дело было… – она замолчала, поглядывая то на Фому Фомича, то на Алтуфьева.

– Слушаем вас, Варвара Саввична, слушаем… – мягко проговорил следователь и бросил короткий, но выразительный взгляд на фон Шпинне. – Значит, это вы пирожные отравили?

– Да сколько же говорить, что это не я отравила и не знаю, кто отравил…

– Погодите, погодите, мещанка Канурова, – взвизгнул следователь, – что значит – не вы отравили пирожные? А в чем же вы хотели сознаться?

– В том, что Михаил Федорович – живой! – потупив взгляд, проговорила горничная.

– Как живой? – воскликнул Алтуфьев и, недоумевая, посмотрел на фон Шпинне. Лицо начальника сыскной было спокойным, даже слишком спокойным, казалось, он не расслышал того, что сказала горничная.

– А вот так, живой! – повторила Канурова.

– Расскажите об этом подробнее, – попросил Фома Фомич. Дело приобретало какой-то невероятный, можно сказать фантастический, поворот.