Кроваво-красные бисквиты

– Да нет! – отмахнулась Варвара. – У нас договоренность была. Ленточки, которыми у Джотто пакеты с пирожными перевязывают, мы себе забирали. А что? Их все одно выбрасывают. Один день я брала, а другой день – кухарка, а сегодня как раз моя очередь была…

– Значит, ленточки всегда были завязаны бантиком, а в этот раз вместо бантика был узелок. Я вас правильно понимаю?

– Верно, да еще как затянут! Я взялась зубами развязывать. Да куда там! А тут время завтрак подавать, вот и пришлось резать. Жалко, ленточка красивая…

– Она какого цвета, эта ленточка?

– Красная.

– Всегда красная?

– Всегда!

– А может, случалось так, что ленточка была другого цвета?

– Нет, – замотала головой Варвара, – всегда красная. Да у меня за это время сколько их скопилось, и все красные. В этом, ваше благородие, можете не сомневаться.

– Что же было дальше?

– Ну, разрезала я эту ленточку. На кухне рядом Акулина Ивановна стоит. Развернула, гляжу, а в пакете… – Горничная замолчала.

– Ну что, что в пакете? – стал торопить ее следователь.

– А там вместо двенадцати этих буше – пирожных – тринадцать штук. Ну я и оторопела. Думаю, к чему бы это число такое несчастливое? А кухарка и говорит, что нам же лучше, сами тринадцатое съедим, хоть узнаем, какой вкус у заморских сладостей. Я и согласилась. Буше это разрезали напополам. Она сразу-то свою половину в рот запихала, жует и говорит: «Ой, вкусно-то как, теперь и помирать не страшно!» Я тоже хотела съесть, уже и руку протянула, да слышу, Михаил Федорович зовет завтрак подавать. Ну не явлюсь же я к нему в столовую с полным ртом? Пока хозяину за столом прислуживала, слышу, вроде шум какой-то. Михаил Федорович говорит: «Сходи, посмотри, что там такое». Я бегом на кухню. Кухарка на полу лежит и ногами мелко дрыгает. Я к ней: что случилось, а она в ответ только булькает. Потом и вовсе дух испустила, померла, значит. Я к хозяину доложить, прибегаю в столовую, а докладывать уж и некому. Хозяин тоже мертвый, вот как сидел на стуле, так лицом в пирожные эти окаянные и упал.

Горничная опустила голову и лицом коснулась подставленных ладоней.

– Вы сразу поняли, что и городской голова, и кухарка отравились пирожными? – спросил следователь, исподлобья глядя на Варвару.

– Нет, я про пирожные и не подумала… – ответила та простодушно.

– Почему же вы в таком случае не съели свою половинку?

– Да не до того было… – ответила горничная и осеклась. – А я ведь хотела съесть, хотела… это что ж выходит, Бог меня от смерти спас?

– Может быть и Бог… – в задумчивости кивнул Алтуфьев и, пристально глядя на Канурову, закончил фразу: – А может, вы знали, что пирожные отравлены. – Это прозвучала не как вопрос, а как утверждение.

– Да откуда я это могла знать? – не чувствуя никакой опасности в словах следователя, бросила Варвара.

– Откуда? – Следователь выбрался из-за стола и стал расхаживать по кабинету. – Вроде и неоткуда вам это знать, кроме одного…

– Чего?

– Если вы, мещанка Варвара Саввовна Канурова, сами отравили эти пирожные! – Алтуфьев сказал это громко, стоя у горничной за спиной. От таких слов Варвара даже пригнулась и хотела было вскочить на ноги, но следователь скомандовал: – Сидеть! – И она послушалась.

– Это не я, не я это! – забормотала и затрясла головой Канурова.

– Поверю, если скажешь мне… – Алтуфьев снова сел за стол. – Почему ты не съела свою половинку?

– Так ведь я уж говорила, Михаил Федорович позвал завтрак подавать, а потом, потом… два мертвяка в доме, уж не до пирожного было. Я за кучером, за Савоськой, кинулась, чтобы в полицию мчался, сообщить. Из дому-то вышла, а назад входить боюсь. Так и простояла до приезда жандармов. Это они меня в дом и затащили, я упиралась, так они силком, морды-то здоровые…

– С жандармами все понятно, – кивнул следователь, – меня другое интересует. Ты когда на улицу выбежала, чтобы за полицией послать, далеко от дома отошла?

– Нет, коляска-то у самого парадного стояла, я и крикнула кучеру, мол, гони в полицию, Михаила Федоровича убили.

– А после того как кучер уехал, ты где была?

– Ну где? Возле двери…

– Возле двери… – повторил за горничной Алтуфьев и удовлетворенно кивнул, – это хорошо, что возле двери. Значит, сможешь мне сказать, кто в дом входил?

– В какой дом?

– Ты дурака не валяй – «в какой дом»! – позабыл про всякую вежливость и предупредительность следователь. – В дом Скворчанского!

– Никто не входил! – мотнула головой Канурова.

– Тогда, может быть, кто-то выходил? – спросил тихо следователь.

– А кто может выходить? Ведь в доме, кроме двух покойников, никого не было…

– В доме никого не было… Никто не входил, не выходил… и вот совсем мне непонятно, куда делось тело Михаила Федоровича?

– Вот хоть убейте меня – не знаю! – выпалила Канурова. – Когда из дому выбегала, он за столом сидел, лицом в пирожных, а кухарка на кухне лежала. А когда вошла с жандармами, то кухарка на месте, а Михаила Федоровича нету… Может быть, его черным ходом вынесли…

– Черным ходом? Нет, не получается! Черный ход был заперт изнутри, – проговорил в раздумье следователь. – Если ты, конечно, не вошла в дом и не заперла его…