Кроваво-красный (СИ)

 — Корнелий ведь невиновен, вы знаете, — Терис подняла взгляд на Лашанса прежде, чем он сказал еще что-то, и заглянула в глаза, забыв про иерархию и пытаясь выцарапать из них правду.

 — Знаю, — ответ, вопреки смутным ожиданиям, она получила без промедления, и это поставило в тупик, убив краткое бесстрашие. Спикер смотрел на нее без ожидаемого гнева, но она чувствовала, что грань между ним и подобным спокойствием слишком тонка, чтобы бросаться словами, близкими к обвинению.

 — Это единственная причина, по которой его еще не казнили.

 — Я не понимаю…

 — Тебе и не надо понимать. Запомни одну вещь: Ярость Ситиса — не всегда смерть. Он может выжить, и тогда обвинения будут сняты.

 «Не опозорь Мать Ночи… Не убей… Не предай…» — условия, только условия, влекущие за собой гнев божества, и ни слова про суд Черной Руки.

 — Но кто выбирает? Почему Ярость Ситиса приходит? И кто…

 — Слишком много вопросов, Терис, — в лишенном злости взгляде читалось предостережение, и полукровка умолкла, не рискуя испытывать судьбу еще раз.

 Там, за пределами убежища, творилось нечто, о чем ей знать нельзя. Черная Рука — правящий совет, и, как она уже уяснила со слов Альги и после встречи с Аркуэн, не все там было так легко, как здесь. Хотя обозначение «легко» плохо подходило под то, что происходило в нем сейчас.

 Терис села, обхватив колени, и долго смотрела в пол, считая затянувшиеся минуты. Взгляд безотчетно пополз на Лашанса, неподвижными зрачками впившимися в какой-то лист бумаги, задержался на его правой руке, на фоне черной робы вспыхнувшей вдруг белизной охвативших запястье бинтов.

 — Вас ранили?.. — вопрос сорвался сам, прорезав тишину нотками беспокойства и некоторого удивления — до этого в глубине души жила до странного крепкая убежденность, что Спикер неуязвим.

 — Не сильно, — коротко брошенный ответ выдал нечто вроде досады, как и дрогнувшая в попытке натянуть рукав рука, в последний момент потянувшаяся к стоявшей у ножки стула сумке, — Лови.

 Терис вскинула руку, ловя брошенное яблоко — такое же, как в прошлый раз, большое и красное. Вкусное, как подсказывала память, только есть сейчас совершенно не хотелось.

 — Спасибо, — она держала его, стараясь увлечься отблеском огня на алом боку яблока, чтобы отрешиться от происходящего. Отвлечься и не задавать больше вопросов — это от нее и требовалось в ближайшие минуты или часы. Сидеть тихо. Не злить, не лезть туда, куда не просят. И, наверное, желательно молчать — яблоко не самый тонкий намек, которым можно было изъяснить это требование.

 Тихо. Тишина расползлась по подземельям, затопила, слившись с тенями, но здесь, где горят огни, не так страшно. И присутствие Спикера не дает бессильно разрыдаться, трясясь от сотен страхов и умирая от неведения, и за это убийца начинала чувствовать благодарность, как и за то, за что уже благодарил его Корнелий. Ярость Ситиса — не миф, она реальна и осязаема, но еще не знаменует собой конец. Испытание? Наверное, так и есть, было все время, когда существовало Братство, и Корнелий не первый…

 И сколько оставалось выживших из тех, к кому являлась Ярость?

 Крик, донесшийся издалека, пробившийся сквозь стены и пронзивший насквозь, был ответом, от которого замерло сердце, перехватило дыхание, а перед помутившимся взглядом блики факелов ярко расцвели на выпавшем из рук и покатившемся по серому камню плит яблоке.

Глава 35

Сумрак в коридоре — нетронутый светом факелов, горевших далеко впереди, но прозрачный, позволяющий различать очертания приоткрытой двери в комнату Корнелия, где сгущалась темнота. Черная и густая, как смола, разлившаяся по полу...

 Еще шаг — и напряженное зрение уловило тусклый отблеск, от которого перехватывало дыхание, и ноги вдруг разом примерзли к полу, а тело, шатнувшись, оперлось рукой о шершавый камень стены.

 Темное и вязкое, лужей разлитое на полу — не темнота, не игра теней.

 Терис хотела крикнуть, но крик застыл в горле, лишая дыхания и заставляя глубоко втянуть воздух. Холодный, пропитанный тяжелым запахом крови и смерти.

 Острый железный запах и ползущее к ногам темное пятно — немой ответ на вопрос, после которого осталась только пустота, лишающая возможности шевельнуться. Еще мгновение назад можно было на что-то надеяться, куда-то бежать и уповать на милосердие Девятерых, сберегая отголоски чужой веры, а теперь — стоять, вдыхая запах крови, и смотреть, как разливается темное пятно, блестя на камнях.

 Ослепительной краснотой отразился факел, сгоняя покров темноты, милосердно скрывавшей кровь, быстрые шаги долетели до слуха, заставляя медленно поднять помутневший взгляд.

 Они пришли, выползли из своих укрытий, переждав, столпились в коридоре. Кто-то из женщин выдохнул, метнулась к лицу рука, и в тихом шепоте сожаление смешалось с облегчением. Телендрил. Что-то пробасил Гогрон, шипением отозвалась Очива, и снова тишина — минута молчания, в которой было больше замешательства и страха, чем скорби.