Кровавое дело

Грязные афиши, наклеенные на фасаде театра Батиньоль, извещали публику о двух экстраординарных представлениях «Сержа Панина», с участием господина Поля Дарнала из театра «Жимназ» и госпожи Жанны Дортиль.

Места разбирались великолепно, к величайшему удивлению директрисы, которая уже сожалела о том, что отдала шестьдесят мест в пользу дебютантки.

Последняя провела весь день, предшествующий представлению, в разноске и развозке данных ей лож и кресел по своим друзьям и знакомым. Подвиг ее увенчался громадным успехом: места были разобраны все.

Анджело Пароли, верный своему обещанию, явился за пятью ложами, за которые заплатил тысячу франков. В одной из этих лож он намеревался сидеть сам и любоваться приготовленной им драмой. Четыре ложи он раздал своим ученикам и помощникам.

В пятой, которую он оставил для себя, должны были сидеть Жервазони и бухгалтер лечебницы, изображая директоров парижских театров.

Жанна Дортиль усердно занималась своими туалетами.

Луиджи выпросил у хозяина позволения отлучиться на целый день, под предлогом визита к окулисту, у которого он продолжал серьезно лечиться.

Весь этот день он провел, рыская по самым запустелым кварталам Парижа. Около четырех часов пополудни он вернулся на улицу Sante с громадным узлом в руках и пронес его прямо в кабинет директора.

Пароли ждал его.

— Ну что? Все готово?

— Да.

— Что у тебя в этом узле?

— Мой костюм.

— Где же ты думаешь переодеться?

— У вас, на улице де Курсель. Дайте мне ключ.

— Вот он. Но ты не думаешь, что это неосторожно?

— О нет, нам нечего бояться, совершенно нечего.

Анджело отдал необходимые приказания камердинеру и отправился за Жервазони и бухгалтером, которых отвез обедать перед началом спектакля.

Друзья сидели в отдельном кабинете.

Анджело спросил карточку, заказал обед, призвал управляющего погребом и велел подавать самые тонкие, дорогие вина.

За великолепными устрицами разговор зашел о делах лечебницы.

— Или я сильно ошибаюсь, господин доктор, или вы очень довольны двухнедельным бюллетенем, который я имел честь представить на ваше рассмотрение, — проговорил бухгалтер.

— Очень доволен, — улыбаясь, ответил итальянец. — Я должен вам сознаться, что меня порадовало бы даже гораздо меньшее.

— Я верю! Ведь месяца не прошло с тех пор, как вы стали во главе нашего дела, а уж приход увеличился более чем втрое. Если будет так продолжаться, то в будущем году у вас будет сто тысяч франков чистого барыша.

— Надеюсь, что обстоятельства мои не изменятся.

Громадная толпа стояла перед входом в театр, что представляло в этих краях необычайное явление. Толпа стучала ногами, чтобы согреться, и громко требовала открытия, так как холод стоял ужасный.

— Сейчас отворят! Вот и пожарные! — крикнул вдруг какой-то мальчишка, указывая на четырех пожарных в форме, явившихся на дежурство.

Все, что только оставалось свободным во всех ярусах, бралось нарасхват и с бою.

Хотя выход Жанны Дортиль должен был состояться через два часа, она уже давно приехала и находилась в своей уборной.

Ее почтенная матушка пребывала здесь же. Консьержка с улицы де Курсель сочла необходимым надеть ради этого торжественного случая яркое платье, сшитое с самым отвратительным вкусом, которое она, разумеется, находила весьма элегантным и богатым.

— Мое материнское сердце все время делает тик-так, тик-так, как я подумаю, что сегодняшний вечер должен решить всю нашу будущность. У меня просто голова кругом!

— Ах, мама, пожалуйста, не надоедай мне! — воскликнула будущая звезда самым капризным тоном. — Уйди ты, пожалуйста, в залу! Сейчас будут играть маленькую пьесу.

— Хорошо, хорошо! А в антракте я опять приду.

— Бесполезно! Если ты уйдешь со своего места, его у тебя непременно отнимут. Лучше уж сиди и не трогайся. По крайней мере таким образом ты его сбережешь.

Пустых мест не было ни в креслах, ни на балконе, ни в ложах.

Собралась масса кокоток и бульварных кавалеров, все друзья Жанны, явившиеся с добрым намерением вдоволь нахохотаться над молодой актрисой, претензии которой, как им было хорошо известно, равнялись ее глупости.

Хотя Жанне и оставалось еще ждать минут двадцать, но она вышла из своей уборной и прошла на сцену перед первым актом.

Дел ей предстояло немало.

— Вы меня хорошо поняли, не правда ли? — говорила она пожилой женщине, одетой в более чем скромный костюм. — Два букета, по двадцать пять франков за штуку; один — после моей большой сцены во втором акте, другой — в конце третьего. Берите карету и поезжайте как можно скорее!

— Поняла, mademoiselle! Будьте спокойны!

Пожилая женщина ушла, а к Жанне подошел молодой человек с крайне отталкивающей физиономией и униженно поклонился.

— А, это вы, Адольф!

— Да, mademoiselle, я пришел затем, знаете…

— Хорошо, вот вам пятьдесят франков, но уж рук не жалейте! Жарьте, сколько можете! За пятьдесят-то франков, я думаю, можете вызвать меня и два раза в течение пьесы!

— Разумеется, mademoiselle, мы вас и вызовем после второго акта, а потом после третьего, не считая общего вызова по окончании пьесы, — ответил Адольф, преспокойно убирая свои пятьдесят франков.

— Сколько у вас с собой человек?