Кровавое дело

— Тогда будем искать доказательства этой невиновности, — промолвил де Жеврэ. — Она будет тем блистательнее, чем глубже будет дознание.

Фернан де Родиль поднял голову.

— Разумеется, — ответил он, стараясь говорить твердым голосом, — никаких сделок с совестью быть не должно. Надо, чтобы дознание было совершено самым строгим образом. Я считаю Анжель Бернье невиновной, но если я ошибаюсь, если она действительно соучастница преступления, то закон должен обрушиться на нее всей своей тяжестью. Да и что мне эта женщина! Благодаря воспоминаниям о прошлом она бы могла еще внушить мне некоторую жалость, но в ее глазах я увидел только жгучую ненависть, с уст ее срывались по отношению ко мне только горькие, язвительные слова.

— Ее дочь — ваша дочь, — возразил судебный следователь.

— Эта девочка не носит моего имени. Я не сделал такого безумства, чтобы признать ее своей. Следовательно, я ей ничем не обязан. Неужели же я даже после стольких лет должен нести ответственность за ошибку, совершенную в самой ранней молодости? Во всяком случае, человек должен стушеваться перед товарищем прокурора. Пусть дознание идет своим чередом.

— В таком случае, — проговорил де Жеврэ, — я велю арестовать Анжель Бернье.

Товарищ прокурора молчал, погруженный в глубокое раздумье.

— Я вам не советую делать этого, — сказал он наконец. — Действовать так быстро было бы, по моему мнению, крайней неосторожностью. До сих пор у вас ведь нет ничего, кроме простых предположений. Чтобы нанести такой удар, следует подождать доказательств. Анжель Бернье не может убежать. Велите надзирать за нею как можно строже, но бойтесь последствий немедленного ареста, да еще если он к тому же окажется несправедливым. Ведь эта женщина везде и всюду будет вслух произносить мое имя и кричать, что она была моей любовницей. Все знают вас как моего близкого друга, и, верьте, найдется немало людей, которые будут утверждать, что, арестовав поспешно Анжель Бернье, вы были просто-напросто слепым орудием моих неприязненных отношений с ней. Итак, действуйте осмотрительно и без поспешности. Я думаю, лучше всего, если во всем этом деле ни тот, ни другой из нас не сделает шага без предварительного и взаимного обсуждения.

— Совершенно согласен.

— Я вовсе не прошу замять это дело, — продолжал Фернан де Родиль, — так как не могу отвечать и ручаться за поведение женщины, которую бросил семнадцать лет назад. Я желаю только, чтобы все делалось осторожно и осмотрительно, тем более что я сам тогда только разубежусь в невиновности Анжель, когда мне дадут в руки доказательство противного. Все окружено в этом деле непроницаемой завесой таинственности, и, по-моему, было безумием составлять себе какое-либо окончательное мнение до допроса девушки. Разве вы с этим не согласны?

— Вполне согласен.

— В таком случае что же нам нужно делать?

— Немедленно телеграфировать прокурору в Жуаньи и просить его быть завтра непременно в Сен-Жюльен-дю-Со, куда отправимся и мы и где будем действовать по взаимному соглашению.

— Хорошо. Я сейчас же пошлю депешу в Жуаньи. С каким поездом мы можем уехать завтра?

Де Жеврэ посмотрел на расписание поездов Лионской железной дороги, висевшее тут же на стенке, и сказал:

— Если мы выедем отсюда в шесть часов тридцать минут утра, то будем на месте в половине -двенадцатого. Пробудем мы там, конечно, недолго. Может быть, завтра же вернемся в Париж.

— В депеше нетрудно объяснить все эти подробности.

— Итак, вы нисколько не против этого путешествия, мой дорогой Фернан? — спросил судебный следователь, пристально глядя на друга.

— Чего же мне бояться?

— Вы окажетесь лицом к лицу с вашей дочерью. Вы не боитесь, что это положение — по меньшей мере странное, чтобы не сказать более, — лишит вас хладнокровия так же, как это уже случилось сегодня утром?

— Сегодня утром я был поражен неожиданностью, сознаюсь в этом, но теперь я подготовлен и потому тверд.

— Уверены ли вы в этом? Человек часто думает, что на нем настоящая броня, и забывает, что и в броне может оказаться брешь.

— Я вполне полагаюсь на свою броню. Если в моем сердце еще трепетало что-либо, то Анжель умертвила сегодня все своим обращением, полным ненависти, и оскорбительными словами. По отношению к ней сердце мое парализовано, мало того, оно умерло навеки. Смущение, которое я испытал сегодня утром, никогда уже более не вернется. Но, однако, мы слишком много и долго занимаемся тем, что относится исключительно к моей личности. Я даже и не осведомился у вас еще о здоровье вашей матушки.

— Да что, друг, совсем плоха стала! Моя бедная мать положительно в отчаянии. Зрение ее угасло почти окончательно.

— Ослепнуть — какое несчастье!

— Вот именно, поэтому-то она и не может примириться со своей судьбой.

— Но что же говорят окулисты?

— Между ними господствует страшная разноголосица. Два из них сказали, что они совершенно бессильны и что нет никаких шансов на выздоровление. Третий как будто подал мне маленькую надежду. Он не вполне разделяет мнение своих коллег и решается сделать операцию.

— Как фамилия этого специалиста?