Кровавое приданое

Неудивительно, что мы с Магдаленой потеряли покой. Нас, словно песни сирен, неотвратимо влекли к себе, предлагая изучить их, новый язык, новая культура, а Магдалене не терпелось подышать свежим воздухом и свежими идеями. В разговорах со мной она называла наше пребывание в квартире «заточением в золотой клетке», и мне не раз приходилось отговаривать ее от выхода на улицу. Я хотела отпустить ее. Хотела отвернуться, пока она выскользнула бы в окно, или широко распахнуть перед ней дверь, как только ты исчезнешь из виду. Хотела, чтобы она почувствовала вкус свободы, почувствовала, как соленый морской воздух играет с волосами, нашла любовника или ужин в темной пивной. Она все еще была юна, свежа и энергична. Я боялась погасить свет, вновь озарявший ее потемневшие глаза, когда она мечтала о том, чтобы бродить по Петрограду.

Но я слишком боялась твоего гнева, мой тюремщик. А потому нянчилась с ней, подавляла ее разговоры и удерживала ее взаперти в нашем душном доме, как ты того и хотел, – тебе даже не пришлось меня об этом просить.

Разумеется, ты знал об этом, мой господин. Ты всегда знал. Ты не хуже ищейки чувствовал, если кто-то из нас начинал от тебя отдаляться. И в эти моменты демонстрировал нам или железный кулак, или бархатную перчатку. Иногда и то и другое. Но с тех пор как проявила себя меланхолия Магдалены, ты отдавал предпочтение прянику. Магдалена была чувствительна, как ты мне признался. Склонна к чрезмерным эмоциям и фантазиям. Пока что нам следовало вести себя с ней осторожно, предоставляя ей все, что она захочет. Ведь я же не хочу, чтобы она оставила нашу семью и сбежала, правда? Не хочу потерять свою единственную подругу. А значит, лучше мне убедить ее остаться любыми способами.

Я не понимала, что за способы ты имеешь в виду, пока ты не привел нас в студию одного художника. Тот был твоим любимцем: его хвалили в кофейне и за прогрессивную политику, и за мастерскую работу с камнем, гипсом и масляными красками.

– Настоящее дарование, – провозгласил ты, помогая Магдалене надеть пальто. – Гений своего времени. Я обязан показать тебе его работы. Сможешь купить все, что приглянется вам в студии. Просто выбери любую красивую вещь по своему вкусу, и мы заберем ее домой.

Тогда я думала, что ты снова был в благодушном, снисходительном своем настроении, – в такие моменты твоя доброта могла даже показаться экстравагантной. А стоило бы уже усвоить урок и подозревать: ты что-то задумал.

Мансарду художника с обеих сторон подпирали два высоких здания, и попасть туда можно было только по узкой лестнице. Ее спертый воздух пах штукатуркой и шелковыми цветами, к нашим с Магдаленой юбкам липка мелкая белая пыль. Стены были заставлены чистыми холстами и наполовину собранными деревянными рамами, на брезенте в беспорядке валялись стамески. Мы будто проникли в измученный разум увлеченного работой творца и бродили по его спутанным мыслям. Мы с Магдаленой останавливались полюбоваться каждым бюстом, каждой картиной, но ты шагал вперед, пристально оглядывая студию, будто искал нечто особенное.

– Подбородок немного повыше, пожалуйста.

Мужской голос, далеко и одновременно с тем близко. Может быть, это сам художник?

– Покажи мне власть, – продолжал он, и я услышала мягкое постукивание кисти по палитре. – Я хочу видеть высокомерие, которым славился Александр.

Ты нырнул за кусок ткани, накинутый на дверной проем, и пошел на голос. Мы с Магдаленой последовали за тобой, ступая осторожно, чтобы не наткнуться на банки с краской, стоявшие пирамидой на скомканной газете.

Художник в рваном халате стоял, рассматривая свою модель и сравнивая реальность с мечтой, которую творил на холсте. Моделью же был очаровательный златовласый юноша с глазами цвета морской волны и пухлым, озорным ртом. Он был голый по пояс, несмотря на изморозь на окнах, держал в руках блюдо с искусственными фруктами и изо всех сил старался не дрожать.

– Я бы чувствовал себя более властным, не будь здесь так чертовски холодно, – произнес он мелодичным тенором.

Я взглянула на тебя. Ты наблюдал за Магдаленой, а она смотрела на модель. На ее лице промелькнуло желание, слабое, но явное, как свет, который отбрасывает единственная горящая свеча.

Я сглотнула и чопорно сложила руки перед собой. Прожив с вами столько времени, я научилась распознавать беду, когда замечала ее первые признаки.

– Ах, друг мой, вы все же пришли, – воскликнул художник, хлопнув тебя по спине. Этот жест поразил меня. Я и представить не могла, чтобы кто-то обращался с тобой в таком фамильярном тоне, но ты держался с ним вполне непринужденно. Возможно, примерял на себя новую роль – образ прямодушного товарища. Ты умело ткал из шелковых обещаний новые личины, когда хотел с кем-то сблизиться. Эта способность наравне с прочими позволяла тебе так долго уберегать нас от смерти и из-за нее же в том числе я иногда просыпалась посреди дня и разглядывала тебя, гадая, с кем делю постель.