Кровавые Ангелы: Омнибус

— Мордианец убивал мордианца, — показываю я. — И все мордианцы убиты. Это вводит меня в замешательство, — я отворачиваюсь от Столаса, теряя интерес к нотации, снова фокусируясь на безумии, что передо мной. И это было именно безумие, понимаю я. Сумасшествие. В этом нет логики, и в этом неправильность этого полотна смерти. Мой взгляд скользит по бескрайнему числу трупов. Я вижу совершенство, но совершенство мерзости. — Мы не тратим время даром, — говорю я, обращаясь скорее к себе, чем Столасу. — Здесь какая-то загадка, и она несет на себе метку Хаоса.

Что-то мелькает в моем боковом зрении. Я оборачиваюсь. Движение в дыму. Приближается фигура. Человек. Его движения рваные, неровные, и в то же время целеустремленные в своей энергичности. Он дергается туда-сюда, не передвигаясь в каком-то определенном направлении, пока не замечает нас. Тогда он бежит, наступая на спины мертвых. Он вбивает в них ноги с такой силой, что я слышу хруст их костей под его ступнями. Его руки вытянуты вперед, словно он спешит обнять нас. Он появляется из дыма. Его зубы оскалены. Лицо его красное, сухожилия напряжены. Он рычит в непонятной ярости. Что за человек станет нападать, столь непоколебимо, столь удивительно одиноко, на Адептус Астартес? И что за человек сделает это безоружным? Только один: человек полностью во власти безумия.

Он прыгает на сержанта Гамигина, кусаясь, царапаясь и плюясь. Этот человек никак не может надеяться пробить броню Кровавого Ангела. Гамигин просто стоит в ошеломлении. Через минуту он поднимает человека и держит его за шею. Это свирепое, дикое существо — гвардеец. Его униформа разорвана, но ее осталось достаточно, чтобы опознать в нем полковника.

Внезапно сжав кулак, Гамигин ломает шею человека и швыряет его наземь. Он наступает на его голову, раздавливая ее как орех. Из динамика его шлема доносится рычание, постепенно усиливаясь в громкости и напряженности.

— Брат-сержант? — спрашивает капеллан Данталион.

Гамигин разворачивается, обнажая цепной меч.

— Сержант, — я пользуюсь голосом, как хлыстом. Гамигин останавливается и оборачивается. Я шагаю вперед, выдерживая его взгляд. Линзы его шлема пусты, а в моих глазах нет тепла и жалости. Я вижу как синяком наливается вокруг Гамигина пятно варпа. Безумие, снизошедшее на него — это не «красная жажда». Это не проявление Изъяна, хотя наше генетическое проклятье и может создавать уязвимые места. Щупальца пятна варпа глубоко погружаются в самую сущность Гамигина. Для него не будет спасения, кроме того, что он пожелает себе сам.

— Отойдите, — говорю я остальным. — Ничего не предпринимайте, — я не достаю свой меч. — Гамигин, — говорю я, и повторяю его имя еще дважды.

Рычание прекращается. Его дыхание тяжелое, затрудненное, но оно означает усталость, не неистовство. Он опускает цепной меч.

— Старший библиарий, — говорит он. Он качает головой. — Простите меня. Я не понимаю, что случилось.

— Попытайся описать.

— Я почувствовал отвращение к офицеру, а потом слепую ярость. Все, что мне хотелось, убить всех, кто попадется на глаза.

Тишина, что следует за этими словами, тяжела. Мне не надо указывать, какие из этого следуют выводы. Безумие, убившее Супплициум Секундус, все еще поблизости, ищет способ получить наши души. Я позволяю своему сознанию частично соскользнуть в контакт с неограниченным варпом. Я препарирую всю энергию, что течет рядом со мной. Я нахожу безумную ярость. Это легкий поток на заднем плане, едва заметный, но ощутимый. Эта планета заражена. Пульс болезни, что убила все население, бьется неровным стуком, словно перенапряженное сердце. Я возвращаюсь своим разумом в здесь и сейчас, но теперь, когда я видел следы чумы, я могу определить ее работу. Оно бьется в глубине моего разума. Это раздражение, едва заметное, но все же имеющееся, оно царапает, царапает, грызет и разъедает. Оно хочет наружу, и оно будет терзать нас, словно ветер терзает скалы, пока не пробьется. Оно не торопится. Теперь оно столь же основа этой планеты, как ее никелево-железное ядро. И будет всегда. Если мы останемся здесь, то спустя какое-то время мы все погрузимся в него. Это не пораженчество. Это реализм. Кровавый Ангел может и должен узнать неизбежную судьбу, когда встречает ее. Судьба, что встречаем мы, закодирована в самих наших генах, и она столь же терпелива, как и уверена в своей окончательной победе.

Разница лишь в том, что мы можем покинуть Супплициум Секундус и его чуму. Но мне противна мысль делать это, не распознав сначала причины случившегося.

И тогда в моей ушной бусине раздается голос:

— Старший библиарий? — это Кастигон, капитан 4-й роты. Он на борту ударного крейсера «Кровавая проповедь», что ждет нас на якоре.

— Да, капитан.

— Вы подтверждаете остальные рапорты? Выживших нет?

Я смотрю на мертвого полковника.

— Верно, теперь это так.

— Возможно ли вам вернуться на корабль? — Кастигон не отдает мне приказов. Он никогда не будет так глуп. Но его просьба имеет основания.

Я колеблюсь, думая, что, может, нас еще ждет какое-нибудь открытие в улье перед нами.