Кровавые девы

Лидия, которой разгневанная Петронилла чуть не свернула шею, широко распахнула глаза, притворившись, что поверила ему:

- Правда?

- Правда. Она… инъекции раздражают ее, делают вспыльчивой, а вы сами знаете, что вампиры обладают поистине пугающей силой. Но это временный эффект. Со временем она обязательно привыкнет к солнечному свету и вспомнит, что значит жить в мире людей. Как и все они, - тихо добавил он. – Как и все они.

***

Поездка от Бебры до Айхенберга длилась не более полутора часов. Следующие сутки он провел в темноте очередного подвала. Вымотанный Эшер уснул на каменном полу, то и дело просыпаясь в панике: ему чудилось, что лица его касаются холодные руки Якобы, а к горлу прижимаются ее клыки. Потом он снова засыпал и видел во сне, как один его старый знакомый по имени Хорис Блейдон, обычно такой важный, высокомерный и самонадеянный, с тревогой и ужасом наблюдает за пугающими изменениями, которые произошли с его сыном под воздействием сыворотки из вампирской крови.

«Делал то, что должен был делать. Для общего блага…»

Еще ему снилась Лидия, и тогда он просыпался в холодном поту, не зная, где она и что с ней. Она обещала держаться подальше от Тайсса и Эренберг… Вернулся ли Исидро к ней или же ждет в Берлине?

Но задержаться в Берлине до ночи ради поисков вампира Эшер не мог. То, что он собирался сделать, потребует от него напряжения всех сил, а их и без того почти не осталось.

Берлинский поезд отошел из Айхенберга в десять, как только полностью сгустилась ночная тьма. Все то время, пока за окнами мелькали посеребренные светом нарастающей луны бескрайние сосновые леса Пруссии, Якоба в потертом темном платье, какие обычно носят жены рабочих, молча просидела рядом с Эшером в купе третьего класса. Вагон был почти пуст, только в дальнем его конце поначалу плакал ребенок, то замолкая, то снова разражаясь криком, едва слышным за стуком колес и частым дребезжанием оконного стекла. Каждый раз, когда младенец напоминал о своем существовании, Эшер видел в оранжевом свете раскачивающихся масляных ламп, как кривятся в недоброй улыбке губы Якобы.

Но вампирша не двигалась с места и лишь время от времени жаловалась на своем средневековом немецком диалекте на неудобства путешествия по железной дороге. Так продолжалось до тех пор, пока не зашла луна и над темной стеной деревьев не повисло цепочкой пятиугольников созвездие Девы. Тогда Якоба встала с жесткой скамьи и распахнула дверь купе. Ночной ветер сорвал платок, под которым она прятала темные волосы; на мгновение Эшеру показалось, что она невесомым злым духом повисла в дверном проеме. Бесцветные губы сложились в улыбку, едва видимую в тусклом свете:

- Не вздумай предать меня, Эшер.

С этими словами она отпустила руки, и темнота унесла ее прочь.

Эшер подумал, что, скорее всего, она найдет какой-нибудь погреб или сундук на чердаке, где сможет переждать день, а после наступления ночи доберется до Берлина. Ему уже приходилось видеть, как бегают вампиры, и он знал, с какой скоростью могут перемещаться эти неутомимые создания, похожие на мелькающих в ночной тьме громадных мотыльков.

Якоба достигнет Берлина задолго до рассвета. И тогда ему, Джеймсу Эшеру, лучше бы оказаться где-нибудь подальше от города.

Прошло уже более десяти лет с тех пор, как ему самому приходилось спрыгивать с идущего поезда, и он вовсе не жаждал повторять этот опыт. Но он неплохо представлял, где именно ему придется провести время до появления Якобы, и понимал, что выбор у него невелик – прыжок или смерть.

Эшер смотрел на рассвет, медленно разгорающийся за окном купе. Состав промчался мимо Бельцига, Белица, Потсдама. В такую рань поезда на маленьких станциях не останавливались, хотя в неверном утреннем свете Эшер заметил первых рабочих, собирающихся на платформах.

Мысленно оценивая скопление навесов, складов, отцепленных вагонов, штабелей шпал и куч топочного шлака, которое грязным следом тянулось вдоль путей и сгущалось при приближении к вокзалу, Эшер размышлял над тем, что случится, если он сломает ногу. Тогда для них все будет кончено. Как и для Англии, да и для всего мира в целом. Ему не хотелось думать о том, во что превратится этот мир, если правительства начнут нанимать стаи вампиров и платить им той единственной валютой, на которую согласятся бессмертные.

Много лет назад он приучил себя не думать Заграницей о Лидии, приберегая ее образ для тех редких моментов, когда можно было без опаски расслабиться и насладиться воспоминаниями, как изысканным напитком. Но сейчас Эшер думал о ней, глядя, как в солнечном свете нового дня разбегаются станционные пути, которых становилось тем больше, чем ближе поезд подъезжал к Потсдамскому вокзалу, и молился, чтобы Исидро хватило ума вернуться из Берлина в Петербург, не задерживаясь ради убийства полковника фон Брюльсбуттеля…

Эшер собирался отправить этого человека в мир иной, но прежде хотел поговорить с ним.