Кровавые девы

Эшер облачился в неприметный немецкий костюм (никогда немецкие костюмы не сидели на нем так, как французские или английские) и обзавелся короткой бородкой наподобие той, что носил царь, после чего на трамвае доехал до Потсдама и вышел на Шарлоттенштрассе как раз к тому времени, когда служанки в красивых домах, виднеющихся за сложенными из песчаника привратницкими и подметенными дорожками, начинают убирать постели, а их хозяйки с гладкими прическами наливают себе третью чашку утреннего кофе. Попадающиеся там и сям особняки с венецианскими окнами и французскими крышами принадлежали юнкерам, богатым немецким помещикам, которые управляли живущими на их землях крестьянами так, будто те по-прежнему оставались их крепостными, как было до прихода Наполеона. Но по большей части на Шарлоттенштрассе селились состоятельные промышленники, чьи заводы день и ночь выпускали оружие и снаряжение для немецких армий и дешевые товары для колониальной империи, которую Германия собиралась расширить победой в войне.

Упряжки лошадей, похожих одна на другую вплоть до высоты белых «чулок» на ногах, тянули за собой легкие фаэтоны, в которых расположились закутанные в изысканные меха юные дамы и их чопорные компаньонки, выехавшие «подышать воздухом» и полюбоваться на деревья с едва распустившейся листвой. Автомобили сюда не допускались. Нянюшки в черных платьях выгуливали вдоль тротуаров послушных и воспитанных карапузов. Эшер услышал, как одна из них журит своих замешкавшихся подопечных, хотя, казалось бы, зачем еще выводить ребенка на прогулку, если не для того, чтобы он глазел на головастиков в канавах и рассматривал незнакомые цветы вдоль обочины? Тут же он вспомнил, что его собственная нянька относилась к прогулкам схожим образом: «Идем быстрее, иначе мы не успеем дойти до парка и вернуться домой к обеду».

Кляйнершлосс оказался величественным кирпичным особняком, отгороженным от дороги рядом вязов. В глубине двора за узорчатой металлической оградой Эшер разглядел конюшни. Привратника на месте не нашлось, ворота были хоть и закрыты, но не заперты, и Эшер, войдя, направился по посыпанной гравием дорожке к двери. Едва он сделал несколько шагов, как откуда-то из-за угла появился затянутый в темно-синюю ливрею привратник и принес свои извинения за отсутствие, приправив их вежливым подозрением: чем он может служить gnädiger Herr[31]?

- Меня зовут Филаре, - ответил Эшер, поскольку это имя значилось на его новом наборе документов. – Мне надо передать письмо полковнику Брюльсбуттелю.

На одежде слуги не было никаких символов траура, а значит, Исидро сюда не наведывался.

- Вы можете передать конверт через меня, сударь, - привратник по-военному четко поклонился. Эшер предположил, что раньше он был кавалеристом, к тому же оставил службу не так уж давно. – Я прослежу за тем, чтобы полковник получил его.

- Тысяча извинений, - Эшер, который со свойственной ему дотошностью еще в задней комнате «Золотой чернильницы» написал и запечатал совершенно бессмысленное послание, вернул поклон. – Но мне велено вручить письмо полковнику лично в руки.

Открылась передняя дверь, и вышел дворецкий, который оказался одного роста с привратником и, судя по всему, раньше тоже служил в кавалерии. Похоже, их подбирали по внешнему виду, как лошадей в упряжку, хотя дворецкий был обладателем упитанного брюшка и роскошных светлых усов.

- Боюсь, это невозможно, герр Филаре. Полковник уехал.

- Уехал?

- Этим утром, - в голубых глазах читалась обеспокоенность. - Он получил телеграмму, которую никому не показал, но видно было, что полковник встревожен. Он быстро собрался и выехал утренним поездом.

- Куда он выехал? – спросил Эшер, постаравшись принять раздраженный вид человека, который из-за досадных помех не может доставить письмо, и не показать, что на самом деле он только что пережил сокрушительное разочарование.

Дворецкий беспомощно покачал головой и ответил:

- В Санкт-Петербург.

***

- Вам лучше, мадам? – доктор Тайсс ласково взял ее за запястье и наклонил смотровое зеркальце так, чтобы направить свет от окна ей в глаза. – Очень хорошо… сколько пальцев вы видите?

Хотя Лидия и в самом деле чувствовала себя лучше, она, притворившись, что свет беспокоит ее, отдернула голову и прошептала:

- Не знаю… три? Четыре? Голова…

- Все в порядке. Вы не стали есть, - он посмотрел на нетронутую тарелку овсянки, затем налил в стакан лимонад из стоявшего рядом кувшина.

Лидия покачала головой. Ее по-прежнему подташнивало, но с лимонадом она бы справилась, если бы не опасалась, что в него подмешали снотворное. Или чего-нибудь похуже, подумала она, припомнив зловещий блеск в глазах Петрониллы Эренберг.

Судя по приглушенному тону низкого голоса и тому, как Тайсс то и дело оглядывался на плотно закрытую дверь, он тоже помнил о реакции Петрониллы.