Кровавый апельсин

Начинается новая песня с битом потяжелее, и двое мужчин отталкивают меня, пробираясь на танцпол. Я теряю равновесие и падаю, роняя сотовый. Налетаю на женщину с бокалом красного в руке – вино заливает ей желтое платье, попадает мне на туфли. Женщина смотрит на меня с омерзением, потом отворачивается. Колени у меня мокнут в красной винной луже. Сейчас немного успокоюсь и встану.

– Элисон, поднимайся!

Я вскидываю голову, потом опускаю:

– Оставь меня в покое.

– Только не в таком состоянии. Пошли!

Патрик. Хочется плакать.

– Не смейся надо мной.

– Я и не смеюсь. Я просто хочу, чтобы ты встала и ушла отсюда. На один вечер достаточно.

– Почему ты пытаешься мне помочь?

– Кто-то должен. Остальные твои коллеги нашли столик и хлещут просекко. Наш уход они не заметят.

– Ты пойдешь со мной?

– Да, если ты поторопишься. – Патрик берет меня за руку и помогает встать. – Выходи на улицу и жди меня.

– Телефон…. – Я лихорадочно оглядываю пол.

– Что с ним?

– Я уронила его.

Вон он, под столиком у самого танцпола. Экран треснул и стал липким от вина. Я вытираю его о юбку и выхожу из клуба.

По дороге в контору Патрик меня не касается. Мы не разговариваем, не обсуждаем случившееся. Я отпираю дверь, с третьей попытки набираю правильный код сигнализации. Патрик идет за мной в кабинет, не целуя, сдирает с меня одежду, подталкивает к столу, заставляет нагнуться. Я выпрямляюсь и поворачиваюсь лицом к нему.

– Так нельзя.

– Ты каждый раз это говоришь.

– Я серьезно.

– И это я слышу каждый раз!

Патрик смеется, привлекает меня к себе и целует. Я отворачиваюсь, но он силой заставляет смотреть себе в глаза. Сперва я на поцелуй не отвечаю, но мгновение спустя растворяюсь в его вкусе и запахе. Сильнее… Быстрее… Я головой врезаюсь в лежащие на столе папки: это Патрик входит в меня сзади, на секунду замирает, затем начинает двигаться.

– Я не говорила, что… – начинаю я, но Патрик смеется, потом негромким «Тс-с-с» заставляет замолчать.

Одной рукой он тянет меня за волосы, другой пригвождает к столу. Мои слова превращаются сперва во всхлип, потом в стон. Он толкается снова, снова и снова. Папки разлетаются, задевают фотографию в рамке, она падает, стекло бьется, но я не могу его остановить, не могу и не хочу, нет, хочу, потом еще, еще и еще; нет, нет, не останавливайся, остановись, мне больно, нет, нет, не останавливается; он кончает со стоном, вытирается, выпрямляется.

– Патрик, пора это прекращать!

Я слезаю со стола, поправляю трусы и колготки, аккуратно натягиваю юбку на колени. Патрик застегивает брюки, заправляет рубашку, а я стараюсь застегнуть блузку.

– Ты мне пуговицу оторвал! – жалуюсь я, чувствуя, как дрожат пальцы.

– Ничего, пришьешь.

– Прямо сейчас не пришью.

– Никто не заметит. Здесь никого нет. Все спят. Сейчас почти три утра.

Оглядев пол, я нахожу пуговицу, сую ноги в туфли, врезаюсь в письменный стол. Кабинет кружится перед глазами, в голове туман.

– Я серьезно. С этим пора заканчивать. – Я стараюсь не расплакаться.

– Как я уже говорил, ты каждый раз это повторяешь. – Не глядя на меня, Патрик надевает пиджак.

– С меня хватит! Я так больше не могу! – Теперь я реву по-настоящему.

Патрик подходит и зажимает мне лицо ладонями:

– Элисон, ты напилась. Ты устала. Я знаю, что ты не хочешь с этим заканчивать. Я тоже не хочу.

– На этот раз я серьезно! – заявляю я и для пущей выразительности пячусь.

– Посмотрим. – Патрик наклоняется ко мне и целует в лоб. – Мне пора. Поговорим на следующей неделе.

Он уходит, не дав мне возразить. Я падаю в стоящее в углу кресло. Зачем я только напилась?! Я вытираю сопли и слезы рукавом жакета, потом отключаюсь, уронив голову на плечо.

Глава 2

– Мама! Мама! Мама!

Глаза закрыты. В постели так тепло и уютно… Матильда – умничка, пришла пожелать доброго утра.

– Мама! Ты в кресле спала. Почему ты спала в кресле?!

В кресле. Не на кровати. В кресле.

– Мама, открой глаза! Поздоровайся со мной и с папой!

Это не сон. Я открываю глаза, закрываю их снова:

– Свет слишком яркий, слишком яркий… Пожалуйста, выключите свет!

– А свет не горит, глупенькая мама! Утро на дворе.

Я открываю глаза. Это моя контора, мое рабочее место, полное записок по делам, протоколов с прецедентами, хлама, оставшегося со вчерашнего вечера. Моей дочери не следует стоять передо мной, прижимая вытянутую ручку к моему колену. Ей следует быть дома – нежиться в постели или завтракать за кухонным столом. Но она здесь, и я накрываю ее ладошку своей, пытаясь привести себя в некое подобие порядка.