Так продолжалось нескончаемо долго. Один месяц сменял другой, луна из полного диска превращалась в узенький серп, который затем просто разрезал небесную гладь и растворялся среди звезд в ночном небе, но практически ничего не менялось в моей жизни. Приступы потери сознания уже достаточно давно не повторялись, память, точнее то, что от нее осталось, стабилизировалась, но никто не спешил меня выписывать, хотя мне казалось, что уже давно пора. На мои вопросы, когда же меня, наконец, отпустят, Иван или старался уйти от ответа или отвечал очень уклончиво, давая мне понять, что не все зависит от него одного. Но вот однажды он подсел ко мне на кровать, привычно прослушал меня стетоскопом, измерил давление и, глубокомысленно хмыкнув, заявил:
- Полагаю, что пациент скорее жив, чем мммм… мертв, - он улыбнулся, пытаясь показать, что это шутка такая. - и подлежит выписке в ближайшие 24 часа.
- Ну, наконец-то! - не мог я поверить своему счастью. - Сейчас же звоню Светлане, пусть забирает меня из твоей богадельни, и не надейся, что я хоть когда-нибудь соглашусь еще раз переступить этот порог!
- Да будь ты сто лет жив здоров! - снова улыбнулся Иван, хотя для Иного такое пожелание оказалось бы не совсем уместным. - Знаешь, как ты мне надоел за все это время? - попытался он поддеть меня. - Да я стану самым счастливым доктором в этом здании, если ты, наконец, свалишь отсюда! Но прежде чем звонить Светлане, зайди сначала к Гесеру, он, кажется, хотел тебя видеть.
- Без его санкции, значит, не обошлось? - поддел и я его, но Иван лишь приподнял плечи, показывая свое недоумение от глупого вопроса
Тепло попрощавшись с доктором, я пообещал ему в подарок громадную бутылку самого лучшего вискаря, но не раньше того момента, когда его учреждение перестанет мне сниться в кошмарных снах. То есть, скорее всего, никогда. В тон мне он попросил не приходить до того времени, пока помещение полностью не проветрится от моего присутствия. То есть, скорее всего, никогда. А пока он будет коротать все свое свободное время за чашкой чая, ожидая прихода своего знакомого по имени Джек Дэниэлс. На этой приятной волне мне принесли мою одежду, в которой я сюда поступил, я оделся и мы с моими надзирателями, чья служба в лазарете тоже подошла к концу, вместе вышли на улицу. Брюки оказались коротковаты, но нынешняя мода требовала демонстрации щиколоток, и я практически ничем не выделялся на фоне ребят.
Вряд ли начало московской весны можно назвать приятным временем года - еще достаточно холодно, очень сыро и постоянно мокро под ногами, но для меня это был глоток свежего воздуха, это была свобода, возможность двигаться и творить, жить и наслаждаться жизнью! Но, вдыхая на полную грудь, я быстро озяб и поплотнее запахнул куртку. Очень хотелось курить. Я надеялся, что за время, которое я провел в лазарете, никотиновая зависимость исчезла, но стоило мне только немного подышать родным московским смогом, как желание выкурить хорошую сигарету вернулось снова.
- Ребята, у вас закурить найдется? - спросил я с надеждой у практикантов.
- Сам с удовольствием закурил бы, - басом отозвался Александр. - Но за ту зарплату, что мне платит Гесер, не сильно то накуришься. - Темный, как не странно, оказался некурящим.
С надеждой похлопав себя по карманам, я с удивлением обнаружил смятую и сморщенную пачку сигарет. “Сумеречные”, прочел я. Ниже было написано: “Никотин - “0”, Содержание смол - “-0.6”, при курении очищают легкие”. Неужели, от Тигра остались? - подумал я. Стоп! А, собственно говоря, кто такой Тигр? Откуда я его знаю? Не решив этот важный вопрос, я все-таки рискнул заглянуть в пачку, надеясь что хоть одна сигарета не будет полностью сожмаканой и ее можно будет раскурить. В пачке оказалось 6 сигарет, все ровненькие, без единой морщинки, как будто только с табачной фабрики. Я снова посмотрел на пачку - видно же было, что она многое пережила в своей жизни и ее разве что узлом не завязывали. А может и завязывали. Но сигареты внутри были ровные и чистые, как пластиковые, хотя на ощупь вполне сигаретными. Я достал сигарету себе и Александру. В этом же кармане нашлась и зажигалка, мы прикурили и я осторожно затянулся, боясь закашляться после большого перерыва. Но дым очень мягко и даже, можно сказать, нежно вошел в мои легкие, и так же ласково, с приятным ароматом, вышел обратно. Это было до того замечательно, что я в несколько затяжек докурил сигарету до фильтра и, выбросив окурок в урну, попрощался с практикантами и поспешил к Гесеру.