Кровавый источник

— Ты с ума сошел! Нас тогда близко не подпустят к сцене. Увидят в «Маме» какой-нибудь символ, например, социалистическую Родину, и назовут диссидентами! — Ему нельзя было отказать в здравом смысле. — Оставим все как есть. Попробую еще раз уговорить Людмилку.

— Скажешь, что «Мама» — любимая песня твоего папы? — усмехнулся Андрей. — Она ведь не дура — не поверит.

Выход нашел Валька. Он предложил вставить в концертную программу комсомольскую песню при условии, что им дадут спеть «Маму».

— Ка-акую песню? — нараспев, презрительно спросил Дима.

— «Лю-любовь, комсомол и ве-весна».

— Ну, ты даешь!

— Я сде-сделаю из нее рок-н-ролл! — пообещал Валька, и они ударили по рукам.

Но Людмила Ивановна ничего не желала слышать про английскую песню.

— Вы же сами нас учили, что бывают моменты в истории, когда необходим компромисс! — выдал Стародубцев. — Будьте же, как Ленин во время Брестского мира!

— Ладно, пусть будет компромисс, — перестав смеяться, заявила она. — Сейчас я приведу учительницу английского. Вы ей споете. Как она скажет, так и будет.

Людмилка оказалась коварной, как Сталин. Английский преподавала молоденькая девушка, только после института. И парни считали своим долгом издеваться над ней, она была совсем безответной, даже не бегала жаловаться на них директрисе. А теперь «Мама» попала в ее мстительные руки. Когда они вошли в зал, Андрей успел шепнуть:

— Убери мат в первом куплете!

— Как?

— Не пой! Пропусти!

Но и без мата песня была всем хороша! Во время исполнения англичанка закрыла ладонью рот, чтобы не расхохотаться.

— Что скажете? — спросила Людмила Ивановна, когда все смолкло.

— По-моему, здорово! — восхищенно произнесла девушка. — Песня вполне революционная! — подмигнула она ребятам…

— Чтоб на английском сидели как паиньки! — предупредил всех на следующее утро Стародубцев…

В новогодний вечер зал был набит битком. Свободных мест не было, сидели на подоконниках и на полу. Шутка сказать, первый школьный ансамбль!

Десятый «А» занимал почетный первый ряд, а уже начиная со второго расположился педколлектив.

Свет в зале погас. Занавес открылся, и все ахнули. Сцена была оформлена авангардно, не без помощи Валькиного отца. Она напоминала дно океана с обломками потонувших кораблей. Все пространство было завешено мешковиной. Использовали целый рулон, выкрашенный зелеными чернилами. С потолка свисал кусок пожарной лестницы, найденный во дворе. Бобины из-под киноленты, валявшиеся без присмотра в кинобудке, тоже пошли на оформление и вполне сходили за корабельные рули. Но самое главное, в глубине сцены плыл скелет в подводной маске, ластах и с аквалангом за спиной. Прожектора подсвечивали красно-фиолетовым.

При виде «дна» Людмилу Ивановну бросило в жар. Сидевшая рядом директриса шепнула:

— Вот вам и Новый год!

Зал же, напротив, ликовал — свистел и аплодировал.

К микрофону вышел Стар с гитарой наперевес и спокойным голосом спросил:

— Все удобно расселись? Хорошо. Тогда начнем.

И тут же взорвались барабаны, заскулила «соляга», забухал бас.

Димка выдавал те же хулиганские интонации, что и «Слейд», а хор из первого ряда отвечал ему по-английски, прикидываясь деточками:

— Трахал, трахал, трахал я ваш общий стол.

Это даже понравилось директрисе. Английского она не знала, но что-то напомнило ей пионерский лагерь — перекличку на линейке.

И только юная англичанка при этой фразе чуть не завалилась под кресло от смеха.

Вторым номером шел рок-н-ролл «Любовь, комсомол и весна». Первый ряд опять подпевал, хотя об этом не договаривались, но все вошли в азарт. Потом стали подпевать остальные, даже учителя. Директриса совсем расцвела.

Зал разогрелся и подхватывал всякую чушь.

Из третьей песни запомнилась строчка припева: «Любовь почуяв — к любви лечу я!» Песню пришлось исполнять на «бис», и все, как ненормальные, вопили: «Любовь почуяв — к любви лечу я!»

Музыкантов не отпускали. Многое приходилось петь по второму разу, а в конце — снова «Маму».

После концерта их можно было выжимать. Светка помогала убрать аппаратуру. Публика разбрелась по своим классам на танцевальные вечера.

— Нет, мужики, я сегодня уже ни на что не годен! — заявил Стар. — Пойду домой.

Андрей шепнул Светке:

— А мы еще потанцуем!

— Я сегодня не могу остаться.

— Почему?

— Какая тебе разница? Не могу, и все, голова болит! — придумала она на ходу. — А ты можешь развлечься. Не запрещаю.

— Без тебя? — нахмурился он.

— Да, без меня! Хоть раз — без меня!

Он видел, как она раздражена, и не проронил больше ни слова.

— Ты тоже домой? — спросил ее Дима.

— Проводишь? — улыбнулась ему Света.

Стар в растерянности посмотрел на Андрея. Тот отвернулся и бросил Вальке со смешком, не замечая их присутствия:

— А Стар в последней песне такую околесицу понес — все слова перепутал! И ничего — сошло. Им уже было все равно.

— Пойдем! — согласился Дима. — Ты где живешь? Мило воркуя, они выпорхнули из зала. Андрей сел на край сцены, свесив ноги, и закурил. От резкого наклона головы дым под острым углом струился в пол, а потом поднимался вверх, обволакивая мертвеннозеленую мешковину декораций. Валька в глубине возился со скелетом.