Кровавый приговор

— Комиссар, мы пришли в пиццерию этого Иодиче Тонино передать ему повестку. Вот она, все еще у меня в кармане. Ну, мы смеялись, шутили между собой: обход ведь кончался. Кстати, я лично думал о своей жене. Мы вошли в пиццерию. Там было мало клиентов. Вот эта синьора, — он указал на плачущую молодую женщину, — жена Иодиче Тонино, она подавала заказы на столы. Пахло хорошо, было время обеда. Так вот, я уже сказал, мы туда вошли, эта синьора подошла к нам и спросила, не хотим ли мы поесть. «Возможно, хотим, — ответили мы, — но не сейчас, синьора. Это заведение Иодиче Тонино?» Не успел я договорить имя, как хозяин пиццерии — потом оказалось, что он и есть Иодиче Тонино, — ужасно закричал.

В разговор вступил Чезарано:

— Вы не поверите, комиссар! В полной тишине — вдруг этот жуткий крик во все горло, у нас от него кровь застыла в жилах, ей-богу. Я плохо понял, что он кричал. Кажется, «мои дети» или что-то в этом роде. Я подумал, что он приготовился броситься на нас, поэтому протянул руку к пистолету.

Снова Камарда:

— Я как раз поворачивался в сторону хозяина и увидел, как тот выхватил из-под прилавка этот свой длинный нож — знаете, такой, которым режут мясо. Сзади него была печь, и, поверьте мне, бригадир, перед ее огнем он был похож на грешную душу в аду. Короче говоря, он взмахнул ножом и вонзил его себе в грудь.

Рассказ опять продолжил Чезарано:

— Пресвятая Дева, ну и зрелище! Сначала он воткнул в себя этот нож, а потом всаживал его в себя все глубже, раз за разом. Все вопили, царила полная неразбериха, просто сумасшедший дом. Мы не успели его остановить, то есть попытались, но не удалось. Он вонзил в себя нож на всю длину, до рукоятки. Потом сказал «Простите меня» и закрыл глаза. Камарда подошел…

— Да, я подошел первым: Чезарано пытался успокоить жену хозяина. Она говорила: «Любимый мой, Тони, любимый, что с тобой сделали?» Ну, в общем, мы увидели, что он лежит посреди огромной лужи крови и еще дышит — грудью и ртом. Матерь Божия! Комиссар, он стал белым-белым. Я поднял один из столов, и мы с Чезарано стряхнули с него пиццы, тарелки и стаканы. Мы положили раненого на стол и принесли сюда, в больницу. И сколько народа шло за нами по улицам, бригадир! Это было похоже на похороны, но мы все бежали бегом. И сейчас его оперируют. Мы успели как раз вовремя: доктор Модо еще был здесь, хотя и заканчивал смену.

Ричарди снова посмотрел на женщин, которые стояли чуть дальше, во дворе:

— Значит, молодая — это жена?

Ответил Камарда:

— Да, комиссар. Та, что старше, кажется, его мать. Она пришла прямо сюда и еще не сказала ни слова.

* * *

Репетиция была прервана, что явно вызвало недовольство у режиссера и исполнителя главной роли. Они могли бы целую вечность репетировать одну и ту же сцену. «У него мания все доводить до совершенства. Или болезненная любовь к себе самому», — подумал Аттилио.

Главная актриса, которая сегодня выглядела безобразней, чем обычно, пригрозила, что справит нужду в центре сцены, если ей не дадут передышку. Все засмеялись, и этот самонадеянный шут был вынужден проглотить обиду и объявить перерыв. Ромор воспользовался этим, чтобы глотнуть свежего воздуха и выкурить сигарету в переулке за театром. К нему присоединился брат автора.

— Что у тебя нового, Атти? И как дела у той красивой черноглазой синьоры из второй ложи первого ряда? Уже несколько вечеров я ее не вижу. Она нездорова?

— Нет, Пеппино. Я с ней расстался. Она пошла своим путем, я своим.

— Ох, как жаль! Такая красивая! Мне казалось, что она еще и человек неплохой. И деньги у нее есть. И ведь она обещала уйти к тебе?

Ромор небрежно вздохнул и посмотрел куда-то далеко, в темноту.

— Ты ведь знаешь: я по природе терпеть не могу, чтобы женщина висела у меня на шее. В конце концов они все становятся одинаковыми. Поэтому мне захотелось сменить ее на другую.

В дверях появился посыльный; виду него был озабоченный.

— Идите скорей! Вас звали уже два раза!

Два приятеля обменялись взглядами, бросили сигареты и вернулись в театр.

* * *

В Инжирном переулке, в полумраке, Филомена ждала.

Она закончила готовить ужин для Гаэтано, который скоро должен был вернуться со стройки. Потом сменила повязку на ране. Приняла у себя двух соседок, которые после несчастного случая стали усердно навязывать ей свою дружбу. А теперь ждала — но не возвращения сына или, во всяком случае, не только его. Она ждала в гости бригадира Майоне.

Она снова и снова говорила себе: ей полезно, чтобы все видели, как он заходит к ней утром и вечером. Он военный человек, крупный телом, и его присутствие рядом может удержать кого-нибудь, например дона Луиджи Костанцо, от каких-либо странных поступков. И в любом случае хорошо иногда иметь защитника, а не защищаться самой, как ей приходилось делать всю жизнь.